— А с великим князем да со всей семьёй что будет? — недоумевая, произнёс Можайский. — На кровь не пойду, сказал уж!..

— Ох ты, Господи, государь-князь! — всплеснул снова руками лукавый старик. — Да кто ж говорит о крови? Княгиню с детками да старуху попридержим в Москве, а сами в обитель съездим: там всё тихо да полюбовно с князем Василием устроим… Не враг же он себе, поймёт, что не хотят ему худого братья! А как кончится дело — даст ему великий князь и государь Дмитрий Юрьевич в удел Вятку али ещё что… Будет он себе поживать там в мире да спокойствии с детками и княгиней, а земле-то нашей спасение всей… И всё-то таково тихо да мирно обойдётся!.. Князь Иван сидел и думал. Не любил он таких дел, всю жизнь сторонился смут… А с другой стороны, шутка ли: задумал Василий всё княжество татарам отдать! На убийство, на кровь не пошёл бы он… А как без этого обойтись можно — разве будет грех? Земля русская спасена будет, а Василия брат Дмитрий не обидит… не такой он!..

Старый боярин зорко смотрел на хозяина и, казалось, угадывал, какие мысли волнуют князя Ивана.

— Что ж, государь-князь, — прервал он молчание, — сам видишь, как всё выходит… Коли решать, так решать… Ты-то, государь-князь великий, — обратился боярин к Дмитрию, — как изволишь?…

— Коли нужда такая пришла, не буду отнекиваться! — отозвался Шемяка. — Авось, Бог даст, не хуже Василия дело справлю…

— С товарищами я приехал — не один… От детей боярских выборных трое просить тебя, государь, о том же посланы… Духовенство тоже за тебя, и от них выборный есть… Из Москвы-то мы в Звенигород поехали, а там сказали: «У князя Ивана Андреевича князь наш…»

Несколько минут все трое молчали. Князь Дмитрий и Старков нетерпеливо ждали, что наконец скажет князь Иван.

— Не пошёл бы я на смуту, — медленно заговорил Можайский, — коли б не сказался Василий врагом земли своей!.. А коли так — и я с тобой заодно, князь великий и государь Дмитрий Юрьевич!..

С этими словами князь Иван поднялся с лавки и в пояс поклонился своему двоюродному брату.

— Век твоей дружбы ко мне не забуду! — проговорил он. — А Василию, видит Бог, зла никакого не сделаем!..

— Ишь ты, добрый какой!.. — насмешливо поглядел на Шемяку боярин Старков.

Шумливая и пьяная масленица подошла к концу. Всю неделю гуляла-веселилась Москва; на площадях и улицах, у кабаков и кружал день и ночь стоном стояли в воздухе гомон и крики расходившихся гуляк…

Наступил канун Великого поста.

Почти совсем затихло на московских улицах; изредка разве попадётся пьяный — кабацкий ярыга и завсегдатай, он и в Прощёное воскресенье опохмелиться не прочь, да не на что больше: последнюю копейку вчера ребром поставил…

Отошла обедня.

Разошлись по домам знатные и незнатные, богатые и убогие — и всюду справлялся один и тот же обычай. Вернётся из церкви хозяин, соберёт всех домочадцев и у всех со слезами прощения просит… Ходят и знакомые друг к другу: кланяются в землю обоюдно, каются во взаимных обидах…

В этот день после обедни государь и великий князь московский Василий Васильевич в сопровождении бояр и ближних людей ходил в Архангельский собор: перед каждой из гробниц своих предков государь останавливался, делал земные поклоны и «прощался»… Вернулся к себе государь далеко после полудня. Вернулся, навестил мать-княгиню и жену, обеим поклонился в ноги…

— Прости и нас, государь великий! — со слезами на глазах отвечали обе княгини, кланяясь земно великому князю…

С женской половины государь прошёл к себе в горницы.

Бояре ближние, стольники, постельники, кравчие, дети боярские и вся палатная челядь по двое, по трое появлялись на пороге государевой горницы и просили у великого князя прощения…

И гордый, надменный государь московский всё это время стоял на ногах и в ответ на земные поклоны кланялся в пояс и отвечал смиренно:

— Прости и меня, друг, коли в чём прегрешил перед тобой!..

После обряда государь скромно потрапезничал и удалился на покой…

Вечерело. Погода стояла с утра солнечная и ясная. Кудрявые облака, розоватые от заходящего солнца, казалось, застыли и остановились на бледно-голубом небе…

Золотые черепицы кровли великокняжеских хором, купола и маковки бесчисленных кремлёвских церквей то там, то здесь ярко вспыхивали в последних солнечных лучах…

На государевом дворе кипела работа под наблюдением боярина-дворецкого: конюхи выводили и чистили лошадей, вытаскивали из сараев тяжёлые великокняжеские каптаны…

Путный боярин озабоченно отбирал среди дворни наряд для завтрашнего государева поезда…

Завтра, в понедельник, ранним утром великий князь Василий Васильевич отправился на великопостное гове-ние в Троицкую обитель, наиболее чтимую государями московскими…

Дворецкий и путный боярин то и дело понукали челядь: надо было покончить засветло со всеми приготовлениями.

— В темноте-то, при огне, недоглядишь чего, — сердито говорил дворецкий, толстый боярин с красным, жирным лицом, — а завтра в дороге заметит государь, на нас гневаться изволит!.. Погодка-то, кажись, как и ноне, хороша будет, — добавил он, взглянув на розоватое небо, — гляди-ка, Семён Иваныч…

Товарищ его, молодой стольник, назначенный государем назавтра в путные, поднял голову и внимательно оглядел небо.

— Кажись, снегу не видно, — проговорил он, — коли только вороньё не накличет… Ишь, солнце застелило, проклятое!..

Слова стольника заставили всех поднять головы.

Со стороны Москвы-реки неслась действительно целая туча воронья. Чёрные птицы с оглушительным карканьем закружились над двором и над высокими царскими теремами; хлопая крыльями и перекликаясь, вороньё усаживалось рядами на церковных крестах, по конькам крыш и на остриях ограды великокняжеского двора…

Толстый боярин-дворецкий нахмурил брови и покачал головой.

— Не быть бы худу, Семён Иваныч! Смерть не люблю я этой птицы, — проговорил он. — Чтоб ей, проклятой, на свою голову!..

— Всё-то ты с приметами, Лука Петрович, — улыбнулся стольник. — Уж так и покричать-то ворону нельзя?!

Кругом засмеялись.

— Смейся, смейся, Семён Иваныч, авось на свою голову!.. — недовольно ответил боярин. — Ишь ведь орут как!..

Отдохнувшие птицы в эту минуту опять загоготали, поднялись разом со своих мест и через несколько мгновений уже исчезли в вечернем небе…

Приготовления к поездке были наконец закончены; оба боярина ещё раз внимательно всё оглядели и, отдав нужные приказания, пошли во дворец…

— Ты вот, не в обиду тебе будет сказано, по молодости на все зубы скалишь, — ворчал на ходу дворецкий, — а ум на что хуже приметы этой! Как в последний раз татарва Москву жгла- три дня кряду перед тем вороньё над городом кружилось… И откуда только набралось проклятого: словно туча, бывало, повиснет… Чуяли кровь православную!..

Смерклось совсем.

В небольшой царицыной светлице, убранной и устланной множеством ярких ковров, было тепло и уютно. От лампад, висевших на серебряных цепочках перед иконами в дорогих окладах, лился тихий и