большой наивности могло быть истолковано как симптом чумной болезни. Всех их ободрили, прописали обычные снадобья, после чего Церцер задал настоятельнице беспокоивший их вопрос:

— Мастер Сандоваль говорил нам о недавно умершем человеке, будто бы от чумы.

— Так и есть, но он жил не в монастыре и даже не в домах бегинок [129], которых пестует донья Гиомар; это произошло за стенами, куда одна из наших сестер ходила к родным из Осуны. Господь пока ограждает нас своей благословенной дланью.

— А что, бегинки эти вам не подчиняются, матушка? — спросил Яго.

— Только в какой-то мере. Речь идет о мирянках из дворянских и простых семей, которые не давали обет, но ищут святости, изолируя себя от мира. За их добродетельной жизнью присматривает мать Гиомар, весьма опытная в лекарствах как для тела, так и для души. Она из тех, о ком порой возвещают ангелы.

Они решили, что провидица и наперсница королевы-матери могла сейчас находиться в аптеке Арагонцев или же пыталась помочь своими чудодейственными средствами какому-нибудь умирающему благочестивому пациенту, поэтому не стали заходить в помещения для дам, посвятивших себя добродетели. В течение следующих двух часов они заглянули во множество монастырских помещений, задержавшись в пустом скрипториуме [130], где Яго снова увидел выскобленные арабские кодексы, превращенные в белые листы, готовые к повторному использованию. Затем они проследовали в королевские покои, где когда-то проживали знатные инфанты Кастилии. Там аббатиса, ловко повернув ключ в двери одного из помещений, пояснила:

— Здесь в одной из комнат находится источник, который иногда использовался как купель для святой воды. Хотите взглянуть, мастер Яго?

Раздвинутые занавески, фламандские ковры, обитые сафьяном из Триполи стены, позолоченная скамейка для молитв, большие окна, через которые была видна река, — все это придавало помещению экзотический, почти магический вид. Эта недвижная и нереальная картина, казалось, была предназначена для нимф или других столь же сказочных созданий. Перед просторным ложем под высоких балдахином стоял инкрустированный шкаф, в котором находилась дюжина чудесных книг на латыни, испанском и еврейском языках с цветными иллюстрациями. Особенно привлекал взгляд лежавший на пюпитре прекрасно изданный требник из Фульды [131].

Пока Церцер был занят разговором с аббатисой, Яго занялся маленьким источником у стены, который лился едва заметной струей, и стал искать, откуда она попадает в помещение. Для этого ему пришлось нагнуться и отодвинуть пыльную бархатную занавеску, загораживавшую желоб, по которому стекала вода; каково же было его удивление, когда здесь он увидел другие фолианты — с тронутыми тлением страницами, поврежденными сыростью и подгнившими переплетами. Они были написаны на латыни и содержали труд испанца [132] Сенеки, а также тексты арабских и индийских авторов.

Его тут же привлекли прекрасные гравюры. Он с благоговением переворачивал ломкие, словно корица, рассыпающиеся листы. Вынужденный торопиться, он полюбовался лишь первыми страницами этих книг, украшенных изысканными фронтисписами, темно-красными узорами буквиц и невообразимого изящества миниатюрами с изображением маленьких слоников, муравьев, морских звезд, пауков, духов и микроскопических армий воинов. Потом он открыл потрясающее руководство, изданное, видимо, в Индии, с откровенными эротическими рисунками, изображавшими благородных людей в самых чувственных позах; это вызвало у него ироническую улыбку, подумалось: «Да, инфанта умела со вкусом подбирать свою библиотеку».

Он уже привстал было, желая показать, что закончил проверять подводку воды, как вдруг заметил: то, что он сперва принял за полку, на которой лежали другие книги, на самом деле оказалось книгой большого формата. Яго осторожно смахнул с ее переплета под металлическим наугольником грязный налет пыли и копоти, скопившийся за столько лет запустения, и перед его глазами возникло непонятное арабское название, о котором он никогда не слыхивал, даже не знал, что такое существует: «Аль-Васитах, 13». Существовал ли вообще такой труд в восточных кладезях мудрости? — задался он вопросом, в задумчивости заканчивая просмотр. Что означает этот номер? Он много лет, везде, куда забрасывала его судьба, копался в разных библиотеках, аудиториях и на рынках, но никто — ни продавцы книг, ни преподаватели — не упоминал этого странного названия. О чем эта книга? Возможно, это трактат по географии, алгебре, о строении земли. Может быть, его тема — поэтика или медицина?

— Эти редкие экземпляры принадлежали донье Беренгеле [133], правительнице Гвадалахары. Она похоронена здесь, в монастыре, — пояснила подошедшая аббатиса. — Она была набожной и грамотной женщиной, владела тремя языками. Из-за ее красоты и эрудиции к ней сватался султан-фатими [134] из Каира и даже сам император Византии. Она обладала широкими знаниями, которые почерпнула у мавров-аббадиев, хотя эти книги, думаю, были отторгнуты ее строгим духовником. Никто не знает, мастер Фортун, где может затаиться демон, чтобы обольстить и погубить нас.

— Необыкновенная женщина и удивительные трактаты, — не показывая особой заинтересованности, сказал медик.

Яго вышел оттуда под впечатлением красоты и исключительной ценности фолиантов, которые успел пролистать. В голове его начали складываться всякие иллюзорные варианты, перед глазами снова и снова вставало: «Аль-Васитах, 13». Удивительный и завораживающий том.

Они пересекли церковь, где горела большая пасхальная свеча, слабо освещавшая великолепный лепной потолок. Яго заглянул за решетку хоров и различил в полутьме инкрустированные надгробия и золоченые орнаменты, под которыми покоились бренные останки уже покорившей его доньи Бе-ренгуэлы, а также доньи Беатрис — кастильских инфант. До него донесся густой запах благовоний, который он вдохнул с благоговением и признательностью.

— Мать аббатиса, ваша обитель возвышается подобно нерушимому острову посреди этой кипящей адовой сковородки с миазмами, в какую превратилась Севилья, — вынес он бодрое заключение. — В это место дьявольская чума не осмеливается войти.

— Вы всегда так любезны. Бог вознаградит вас за ваши знания.

— Тем не менее, почтенная матушка, мы бы вам посоветовали слить застоявшуюся воду из прудов, убрать солому из спален и других помещений. И пусть ваши каменщики заделают все отверстия, где могут гнездиться крысы. Все без исключения продукты проваривайте, сестры должны следить за чистотой тела. И только после этого полагайтесь на провидение.

— Мастер Яго, все ваши рекомендации будут выполнены в обязательном порядке.

Вышли из монастыря на солнечный двор. Церцер напился из обильного источника в живительной тени кипариса, похвалив свежесть воды. Яго воспользовался моментом, чтобы заняться другими делами, которые привели его в монастырь. Он не считал визит законченным. Необходимо было найти те надгробия, которые, по идее Субаиды, могли скрывать следы пропавшей библиотеки. Чтобы не затруднять дело, он решительно потребовал:

— Нам необходимо, матушка, обследовать заброшенные строения в саду, а также водоем, откуда вы берете воду. Не исключено, что туда может попасть зараза.

На лице аббатисы появилось тревожное и недовольное выражение.

— Не думаю, что это так уж необходимо. Это достаточно далеко от обители, и потом…

Яго не собирался отступать. Прервав ее, он пустил в ход всю свою хитрость и умение убеждать. Ведь от этой попытки зависела судьба данного им обещания, и он не мог уйти, не побывав, по крайней мере, в интересующем его месте.

— Высокочтимая аббатиса, дон Николас никогда нас не простит, если в обители кто-нибудь вдруг заболеет. К тому же причиной дьявольского недуга часто являются именно питьевые колодцы. Так что, если в монастыре произойдет что-то непоправимое или если ваша высокая гостья, королева-мать, окажется смертельно больной, ответственность за это падет именно на вашу милость.

Яго с видом сожаления тронул за локоть Церцера, якобы собираясь уходить, внимательно следя краем глаза за аббатисой, которая в сомнении нервно потирала руки.

— Подождите! — резко остановила их она. — Не будем подвергать риску донью Марию. Делайте, как вам будет угодно. Вас проводит Альвар, управляющий. Я только прошу закончить осмотр до вечерни, часа, когда ворота святой обители закрываются.