не спал, ел на ходу — словом, боялся потерять даром хотя одну минуту драгоценного времени. Тем не менее его наблюдения были еще далеко не закончены, когда обломок кометы промчался мимо Урана, далеко оставив его за собой. Астроном испытывал неподдельное горе, видя, что исследование огромной планеты становится все более и более затруднительным. Скоро, однако, он утешился, когда на горизонте засиял Нептун, планета еще более загадочная, еще более достойная изучения. Шарп приготовился напрячь все свои силы, чтобы исследовать таинственный мир. Но дни его уже были сочтены.

Однажды, просидев, по обыкновению, всю ночь около телескопа, астроном почувствовал, что с ним творится что-то неладное: голова его горела, в висках било точно молотами, по всему телу пробегала дрожь.

— Неужели я серьезно болен? — с испугом спросил он себя.

Заболеть в одиночестве, без ухода, без лечения, без присмотра — это означало погибнуть. Погибнуть в безвестности, накануне торжества, не дождавшись заслуженной славы, заслуженного бессмертия!

Эта мысль ужаснула Шарпа, и он поспешил в вагон, чтобы достать необходимые лекарства. Но лекарства не помогли. К вечеру состояние астронома ухудшилось настолько, что он уже не мог вставать с постели.

Долго длилась мучительная болезнь. Долго крепкая натура Шарпа сопротивлялась ее губительному действию. Наконец, болезнь усилилась, и больной впал в беспамятство и бред. Фантастические образы и картины, в которых воплотились воспоминания прошедшего и планы будущего, роем проносились в воспаленном мозгу Шарпа, сменяя друг друга с быстротой калейдоскопа. Ему грезилась то дочь его соперника, так безжалостно покинутая им на верную смерть, то Фаренгейт в виде страшного чудовища, готового пожрать его, то Осипов — торжествующий, победоносный, попирающий его ногами, — и больной метался в постели, вскакивал, прятался по углам каюты, звал на помощь. Иногда эти кошмары сменялись другими, совершенно противоположными; больному грезилось его триумфальное возвращение на Землю, всеобщее поклонение ученого мира, блестящий ореол, окружающий его имя, слава и бессмертие.

Так прошло около двух суток. Наконец началась предсмертная агония. Совершенно обессиленный, исхудалый, как скелет, походящий более на мертвеца, чем на живого человека, лежал Шарп на своем смертном одре. Сердце уже едва билось, хриплый свист вырывался из груди, даже мозг перестал работать, и мысль утопала в оцепенелом забытьи.

Когда «Молния» врезалась в массу кометного осколка, Шарп уже давно был холодным трупом.

— Ах, черт возьми, да я еще жив! — раздалось восклицание, нарушившее гробовую тишину, царившую внутри «Молнии» после ее столкновения с кометным осколком.

С этими словами Сломка хотел подняться с пола каюты, на котором лежал, но тотчас же опустился назад с криком боли.

— Все тело болит, словно получил пятьсот палок! — пробормотал он. — И какая адская темнота. Я ничего не вижу под самым носом!

Сломка начал шарить по карманам и в одном из них отыскал коробку спичек и зажег одну. Инженер увидел, что все поломано, разбито, разбросано, а на полу, в разных местах, без движения лежат Михаил Васильевич, его дочь и Гонтран.

«Неужели они мертвы? — с ужасом подумал Сломка. — Неужели я один уцелел в этой могиле?»

Превозмогая боль, инженер пополз к тому месту, где лежали его спутники. Первым попался ему старый ученый. Сломка ощупал его пульс: сердце билось, хотя и слабо.

— Михаил Васильевич! Профессор! — крикнул инженер, тормоша старика.

Но тот не приходил в сознание. Тогда Сломка, оставив его, пополз к Гонтрану и его невесте и с величайшею радостью заметил, что жизнь еще теплится в их телах, скованных обмороком.

«Как ни думай, а придется достать хоть воды», — рассуждал Сломка.

Он собрал все свои силы, встал и, прихрамывая, пошел в то отделение «Молнии», где хранилась вода. Повсюду, где он ни проходил, царило полное опустошение и беспорядок. Зачерпнув живительной влаги, Сломка отправился обратно, и скоро все его спутники пришли в полное сознание.

— Где теперь «Молния»? — первым делом спросил Михаил Васильевич, очнувшись от обморока.

— Да-да, где мы, Вячеслав? — спросил Гонтран, потягиваясь и ощупывая, все ли его члены целы.

Инженер пожал плечами:

— Право, я не имел еще времени заняться этим. Вероятно, на поверхности кометы.

— Отчего же так темно?

— Вероятно, теперь ночь.

Михаил Васильевич встал и, натыкаясь на разбросанные обломки мебели, подошел к окну.

— Звезд не видно! — заметил он. — Посветите-ка, мой друг!

Сломка зажег спичку, и путешественники увидели, что окна «Молнии» засыпаны землей.

— Мы зарылись в землю, точно кроты! — воскликнул Гонтран.

Вооружившись чем попало, все, не исключая и Елены, принялись откапывать дверь. Аэроплан оказался глубоко ушедшим в угольную почву кометы, и прошло несколько часов самого упорного труда, прежде чем Сломка, весь черный, как угольщик, мог первым выбраться на поверхность.

— Ура! — крикнул он, с радостью видя, что снова попал на свет.

— Тс-с!.. Молчите! — испуганно остановил его профессор. — Иначе Шарп догадается, что мы здесь, и может доставить нам много хлопот.

— О, не беспокойтесь, — отвечал Сломка. — У меня есть верное средство образумить его.

С этими словами инженер вытащил из бокового кармана револьвер, с которым он не расставался, и все двинулись на поиски Шарпа.

Поиски были весьма непродолжительными. Не прошло и десяти минут, как путешественники заметили невдалеке вагон-гранату, алюминиевые стенки которого ярко сверкали на солнце.

— Тише! — скомандовал Сломка. — Надо за стать Шарпа врасплох!

Неслышно ступая, все подошли к вагону. В нем было тихо. Ничто не указывало на присутствие внутри живого существа.

— Что за черт! Здесь ли Шарп? — прошептал старый ученый.

После некоторого колебания он взял у Сломки револьвер и, отворив дверцу вагона, первым переступил порог. Здесь все носило следы запустения.

Изнутри не доносилось ни звука. Старый ученый вошел в каюту, служившую Шарпу спальней, и тотчас же в ужасе отступил назад.

— Он умер!.. Несчастный!.. — воскликнул старик, роняя револьвер.

Гонтран и его приятель поспешили войти в каюту, где царствовал полумрак могильного склепа. Вглядевшись внимательнее, они заметили на постели иссохший труп Шарпа. На изможденном лице покойного виднелся отпечаток перенесенных им страданий.

Путешественники молча остановились у смертного одра человека, павшего жертвою своей любви к науке. Глубокое уважение читалось на их лицах. Забыты были все бедствия, перенесенные ими благодаря Шарпу, его смерть искупила все.

Через полчаса тело астронома уже покоилось в могиле, вырытой у подножия одного из гигантских деревьев меркурианского леса, уцелевших при катастрофе. Затем Сломка, Гонтран и Елена принялись приводить в порядок каюту вагона, где они намеревались жить до возвращения на Землю, а Михаил Васильевич отыскал дневник Шарпа и погрузился в чтение. Напрасно дочь приглашала его сначала хотя бы смыть с лица угольную пыль, обильно осевшую во время работы: увлеченный описанием таинственного Урана, Михаил Васильевич был нем и глух.

— Дорогая моя, — говорил Гонтран, обнимая свою невесту. — Как я счастлив! Еще какой-нибудь месяц, и мы наконец будем на Земле!