каждый день переводили чуть ли не на полчаса вперед.

Тихий океан нас встретил довольно неблагосклонно, не оправдывая своего названия. Стояла свежая погода и приличное волнение. Судно качало с креном до 20°, и тяжелые волны взлетали до верхней палубы. Это не было еще настоящей качкой, по мы все-таки с удовлетворением отмечали, что мы еще не сдали и, как говорят поморы, «икры не мотали».

Почти все свободное время и в особенности в такую погоду, когда носа нельзя было высунуть на палубу, мы собирались в теплой кают-компании и обсуждали возможности наших будущих полетов к «Ставрополю». Нас всех беспокоила мысль, что при тех метеорологических удовольствиях, какие! ожидаются на Чукотском побережье, и при полном незнании всех местных условий наш полет будет чрезвычайно затруднительным. Кроме того мы сильно опасались за мотор на самолете Галышева, который в спешке не успели заменить новым. Все это да еще и то, что у нас не было никаких технических оборудований для ночных полетов, давало нам неиссякаемую пищу для самых горячих споров и дебатов. Мы делали всевозможные предположения, сравнения с нашей работой на Якутской линии и доказывали друг другу, что лететь при 30° мороза или при 50° — это почти одно и то же. Наиболее ярые оптимисты пытались даже утверждать, что при крепком морозе даже спокойнее лететь и что так же совершенно безразлично, имеются ли мастерские или нет, есть ли оборудование для ночных полетов или его нет. Кончались наши горячие споры всегда тем, что кто-нибудь из нас высказывал робкую мысль, что при нашем энтузиазме можно в крайнем случае лететь и без мотора.

Ночью 15 ноября вдалеке ужо виден Петропавловский маяк, а на рассвете «Литке» уже стоял, пришвартовавшись к занесенной снегом Петропавловской набережной.

В Петропавловск мы пришли на заре. Выйдя первый раз на палубу, я долго смотрел на гряду хребтов, на склады и на сахарные сопки Авачинскую и Корякскую. Первая сопка дымила, и ее легкий дым, поднимаясь вверх, почти сливался с серым небом. Вторая была немного больше и производила впечатление убеленной сединами головы. Кругом, куда ни взглянешь, суровые базальтовые скалы и темное свинцовое море. Признаться, мною немного овладели «исторические» мысли. Ведь Камчатка и ее богатства всегда и во все времена привлекали к себе взоры и помыслы людей. Здесь во времена Ивана Грозного побывали соратники Ермака — Дежнев, Атласов, Лаптев, Анфицеров.

Здесь двести лет тому назад даже, может быть, на этом самом месте стояли корабли «Петр» и «Павел» Витуса Беринга, в честь которых назван город Петропавловск. Здесь в XVIII столетии был знаменитый Лаперуз, потом Крашенинников, Стеллер… А сколько еще неизвестных путешественников здесь побывало и сколько героических усилий и жизней стоил людям этот богатый и дикий край! Ведь тогда шли по неисследованным местам на тяжелых деревянных судах, морские инструменты были несовершенны, и кремневые ружья так часто давали осечку… Положительно становится неудобно за нас, наши самолеты, автоматические винчестеры и шеститысячносильный двигатель «Литке».

Сейчас же после нашего прибытия в Петропавловск к левому борту «Литке», как заботливая мамаша, желающая накормить младенца, пришвартовался угольщик. Я уверен, что в Конце концов от этих погрузок мы сами погрузимся куда-нибудь в подводные края. Заботливые мамаши стали нам внушать серьезные опасения. После 600 тонн угля набрали в цистерны 250 тонн пресной воды, потом 8-месячный запас рыбы для наших будущих рысаков. В городе мы пополнили свое личное снабжение кухлянками, торбазами, робами и прочим северным одеянием. Все эти закупки мы произвели в магазине АКО (Акционерное камчатское общество). Здесь на всем, что имеет какое-либо отношение к промышленности и снабжению, вы всегда увидите АКО. Громадные консервные заводы — АКО, разработка руды — АКО, соболиные питомники — АКО. Все магазины и товары — АКО.

К вечеру на «Литке» прибыл каюр Дьячков с дюжиной здоровенных камчатских псов. Собаки, как на подбор, рослые, хорошо откормленные и в достаточной мере злые. В последнем их качестве я убедился целой собственных брюк. Впрочем это мне послужило на пользу. Я окончательно убедился, что на Севере даже собаки имеют ледяной характер, и все самые верные способы для завязывания собачьего знакомства, какие обычно применяют на юге, ласковое похлопывание по колену и заискивающее «кутя, кутя, кутя…» на них не производят никакого впечатления.

Наша погрузка приближается к концу. Говорят, что завтра мы тронемся дальше. Я более чем уверен, что если бы у «Ставрополя» были подобные темпы, то десяткам и даже сотням людей спалось куда бы спокойнее.

Если бы не качка, если бы не постоянное беспокойство за наши будущие полеты, если бы не радио за перегородкой нашей адмиральской каюта, то путешествие можно было бы назвать отдыхом после земной суеты и перед суетой воздушной. Все летное звено так и считало, что «Литке» для нас — это плавучий дом отдыха. Наша работа была впереди.

Время тянулось так, как оно должно было тянуться в доме отдыха, — медленно и в полных неладах с разнообразием. В определенный час били склянки, и мы поглощали пищу, в определенный час мы ложились спать и после разговоров, вертевшихся вокруг мировых проблем, пассажиров «Ставрополя» и старых анекдотов, поминали недобрым словом неутомимого радиста. А радист был действительно неутомим. Почти не переставая, как жужжание бьющейся о стекло мухи или писк задавленной крысы, из-за перегородки неслось беспокойное: тире… тире… точка… тире…

Дни сократились до безобразия. После темной ночи наступал бледный рассвет, затем несколько часов тусклого серого дня и снова сумерки. В кают-компании, в коридорах, в адмиральской каюте электричество горело круглые сутки. Снежная пурга, пронизывающий ветер и ледяные брызги вздымающихся волн не располагали к прогулке. Наш «сонный рабочий день», не считаясь с кодексом законов о труде, увеличился на несколько часов. К утреннему чаю почти не выходили. Никчемным казалось вставать с теплой постели из-за какой-то кружки кофе, когда в иллюминаторе еще чуть-чуть пробивается рассвет. Часто даже в середине дня, спускаясь в каюту, можно было услышать заглушающий радиописк богатырский храп. Мы отсылались.

Свирепым штормом нас встретил мыс Наварин. Кряхтело и стонало судно под напором десятибаллового ветра и тяжелых свинцовых воля. Тяжело груженный «Литке» с трудом выпрямлялся из опасных кренов; когда накатывались водяные горы, ударялись о борт и часть перекатывалась через палубу, судно совсем наклонялось набок. Казалось, еще немного, еще два-три градуса, и большой, черный, как плавник кита, киль покажется наверху… Но несколько томительных секунд, и «Литке» медленно выпрямлялся, чтобы так же медленно перевалиться на другой бок.

Маленькая собачка боцмана, перебегая палубу, то с трудом, карабкалась, словно лезла на крутую гору, то вдруг кубарем скатывалась вниз, едва не перелетая за борт.

В каютах вещи падали с коек. Ходить можно было, только широко расставив руки и ноги, беспрестанно отталкиваясь от одной стены к другой. В некоторых случаях приходилось опускаться на четвереньки и, держась чуть ли не зубами, пережидать опасного крена. Верхняя и нижняя палубы покрылись толстой коркой льда. Ходить, не вцепившись в поручни, было невозможно. Ванты, шлюп-балки, перила и все предметы, находящиеся на палубе, обледенели. На всем висели тяжелые ледяные груды. Несколько тонн лишнего груза прибавилось к весу «Литке». Началось то, о чем говорили нам в порту иностранные матросы. Корпус начинает леденеть… Один за одним наслаиваются ледяные пласты, увеличивая вес судна… Потом приличное волнение, приличный крен, и судно уже не может больше выпрямиться… Неужели нам не суждено сделать в Арктике ни одного полета?