повторять снова. Все работы по самолету мы делали в долевых условиях, имея только бортовую сумку с инструментами да пару здоровых рук. Каждая мелочь, с которой мы встречались по ходу работы, давала нам лишний опыт в обслуживании самолетов «в собачьих условиях», л как часто потом на Северном мысе и бухте Проведения мы с благодарностью вспоминали уроки, которые нам дала Якутская северная линия.

Мы крали у старикашки времени дни. Мы даже не крали, а скорее отвоевывали, потому, что не легок наш путь от Иркутска до Якутска. Сотням пассажиров и тысячам корреспондентов, письма которых мы с собой брали, мы сохраняли два лишних месяца жизни, которые они затрачивали бы на путешествие по Лене. Пусть по-разному они использовали подаренное им время. Это их дело. Мы перебросили сотни пассажиров, и все они были разные и все летели по разным делам. Здесь были и члены правительства, и рабочие из приисков, и доктора, и больные, которых срочно надо было доставить в подходящие условия; летали и иностранцы. И вое по-своему относились и благодарили нас. Однажды старик, которого мы доставили на. прииск к сыну, нас крепко поцеловал и долго тряс руки со слезами на глазах. Мы говорили: «Ну полно, полно, ведь это наша работа. Мы здесь не при чем». С трудом выдавливай слова, он не знал, как выразить охватившее его волнение: «Нет, бросьте… Я чувствую… Понимаю… По воздуху, как птица. Вот дожили- то!»

Один пассажир летел на пресловутую концессию Лена-Гольдфилъдс.

Это был англичанин. Конечно он был в бриджах, длинных шерстяных чулках и френче из добротного английского сукна. Через плечо его висел бинокль, кодак и походная аптечка. Скуластое породистое лицо с выдающимся вперед подбородком было гладко выбрито. На голове шерстяная кепка и через руку пальто.

В Якутске он вылез из самолета. Правда, перед ним никто не распахнул дверцу кабины и никто не помог спуститься по лесенке—в СССР считают, что пассажиры могут сделать это сами, — но он доволен. Хороший полет. Сойдя на берег с небольшим чемоданчиком в руке, он прямо направился к пилотировавшему самолет т. Демченко. У каждого человека благодарность выражается по-разному. Остановившись перед расправлявшим свои затекшие члены летчиком, англичанин распахнул свой туго набитый бумажник и, вытащив пачку долларов, протянул ее Демченко: «Хороший полет требует хорошего вознаграждения». Все стоящие кругом замолчали и с недоумением смотрели друг на друга. Только Демченко сделал шаг вперед и на чистейшем английском языке сказал две фразы. После небольшой паузы англичанин с полным изумлением спрятал деньги.

Однажды к нам на самолет попал какой-то турист-одиночка. Это был пожалуй единственный случай, когда я хотел, чтобы у нашего юнкерса отвалилось дно вместе а креслом, на котором сидел с важным видом этот турист Как добрый Тартарен из Тараскона, он был обвешан всевозможными охотничьими принадлежностями, начиная с сумки для бекасов и кончая большим медвежьим кинжалом. Его разговор с нами на посадках носил чисто деловой характер. Он спрашивал, куда лучше бить медведя—под левую лопатку или в правое ухо, сколько Госторг дает за шкуру одного медведя и сколько за нескольких сразу. Вылезая в Якутске из кабинки, он фамильярно похлопал самолет по крылу и нахальным тоном заявил: «Штука полезная… Я думаю, не выгоднее ли мне будет зафрахтовать сразу весь самолет для перевозки медвежьих шкур». На это я ему ответил, что лучше будет, если он зафрахтует для себя карету скорой медицинской помощи.

Были я другого рода пассажиры. Однажды мы перевозили в Якутский питомник четырех чернобурых лис. Эти лисы были застрахованы до десяти тысяч каждая, и все носились с ними, как с редкостными обезьянами в зоологическом саду. На мой взгляд это были скорее облезлые кошки, чем чернобурки, и такая дорогая страховка даже несколько колола самолюбие. Сопровождавший их врач окончательно поссорил нас с лисами. Этот симпатичный человек имел весьма слабое понятие об авиации вообще и самолетах в частности. Для него дороже всего на свете было только спокойствие его облезлых кошек. На каждой остановке он кормил своих питомцев курами, давал какие-то успокаивающие капли и, меряя им температуру, каждый раз почему-то отводил нас в сторону и трогательно просил: «Пожалуйста, я вас очень прошу, нельзя ли потише лететь, — ведь это громадная ценность, а ваш мотор ни на минуту не смолкает и причиняет большое беспокойство лисичкам. Нельзя ли нам обойтись без него?»

Последним звеном перед нашей северной эпопеей был» экспедиция на алданский прииск «Незаметный».

Если вы посмотрите на карту СССР, то на северо-восток от Якутска, в глубине тайги, на реке Алдане увидите маленькую точку. Это один из богатейших наших золотых приисков. Называется он вполне подходящим для него именем—«Незаметный». Трудно заметить его на карте, но еще трудней попасть туда. Нужно недели плыть по окруженному тайгой Алдану, прежде чем увидит рассыпанные по берегу хижины горняков. Кроме собак и оленей зимой и лодки летом, прииск не имеет никакой связи с центрами.

Нас всех интересовала пунктирная линия на проектировочной карте воздушных сообщений, висевшей у нас в правлении, та прямая линия, которая шла над совершенно необследованными местами тайги, прямо к прииску «Незаметный».

В эту экспедицию правлением «Добролета» был назначен наш самолет «СССР-177» с пилотом Слепневым и мною, как бортмехаником. Кроме нас, должен был лететь помощник начальника управления т. Притулюк. Отправка самолета в глубь тайги как раз совпадала с годовщиной работы «Добролета», и мы с особенным рвением взялись за это задание и хотели сделать достойный подарок юбиляру.

Все ближайшие дни перед отправкой прошли в горячке сборов к экспедиции. Перебирали мотор, готовили запасные части, продовольствие, оружие, листовки. Каждая мелочь взвешивалась и несколько раз просматривалась, чтобы ничего липшего не было на самолете.

Мы должны были пройти три тысячи километров и выяснить окончательную возможность установления в ближайшие дни нового воздушного участка Якутск—Таммот.

На рассвете 25 августа мы поднялись с Ангары. Я не стану описывать всю нашу алданскую экспедицию и хочу упомянуть о ней только как о последней нашей репетиции перед настоящей серьезной работой на севере.

Я не помню, чтобы кого-нибудь так тепло встречали, как наш самолет на прииске «Незаметный». Нам каждый старался пожать руку, заглянуть в глаза, чтобы хотя взглядом передать ту теплоту и благодарность, которая у каждого из них была на душе. Вечером большой зал рабочего клуба был до отказа набит горняками. Здесь были и бородачи-старатели и молодые рабочие, и все они сидели одинаково тихо, словно боясь нарушить необычайную для собраний тишину.

Среди торжественной тишины первым приветствовал нас секретарь окружкома, т. Кокшенов.

— Среди вас, — сказал он, — сидят золотоискатели, которые пять лет тому назад пришли сюда по тайге с котомками за плечами, пробираясь на «Незаметный» по непроходимым топям, а вчера мы были свидетелями прилета к нам гостей, пробравшихся через тайгу и болота по воздуху. Вчера мы встречали первых воздушных путников — пионеров воздуха — на Алдане. Мы, большевики, не склонны к сентиментальностям, но знаки на крыльях самолета «СССР-177» нас умилили.

Весь следующий день прошел в полетах над прииском, сбрасывании листовок и «воздушном крещении» у горняков. Нашему самолету досталось порядочно. Я думаю, даже не меньше, чем за всю алданскую экспедицию. В один из таких полетов, когда мы к счастью летели без пассажиров, с одними только листовками, сбрасывая их, как конфетти, на головы рабочих, мы пережили довольно неприятную минуту. Мы шли к приискам на высоте 150–200 метров. Такая высота над местом, где совершенно нет возможности сесть, довольно опасна, но в то же время она дает стоящим внизу слишком наглядное представление о мощи и скорости самолета. Поэтому мы решили немного рискнуть, тем более, что за наш