берегом, где стояли провожающие пилотов, и делая крутой вираж, Фарих поднял в вытянутой руке свою большую кожаную перчатку — я же покрутил над головой платком.

Через минуту самолет был не более мухи, потом комара и наконец исчез с горизонта.

Уже в Москве я узнал, что Фарих со своей машиной был отправлен на Северный мыс для спасения пассажиров затертого льдами парохода «Ставрополь». Из Владивостока я получил от него лаконическую телеграмму:

«Полный газ на север, привет предкам. Фабио».

На некоторое время наша связь прекратилась. Все новости об экспедиции я черпал из газет. Я, так же как и все, вскоре прочитал, что летное звено в составе двух самолетов и четырех людей осталось зимовать в бухте Провидения. Я! знал, что доставивший самолеты ледорез «Литке» ушел обратно во Владивосток. Я представлял, как пурга наносит все новые сугробы вокруг их дома, заваливая двери и окна, как воет ветер, бьет снегом в обледеневшие стекла, как полярная ночь окутывает и самолеты, и людей, я то снежное поле, с которого они должны были подняться, чтобы лететь на помощь «Ставрополю».

Я часто думал о Фарихе. Как переносит он это вынужденное бездействие? Но вот в газетах появилось новое сообщение.

«Известные американские летчики Борланд и Эйельсон, вылетевшие из Аляски к затертой льдами рядом со «Ставрополем» шхуне «Нанук», не пришли к месту назначения… Поисковые партии шхуны вернулись ни с чем… Американский самолет пропал…»

Весь авиационный мир заволновался и заговорил о продавшем знаменитом Бэни Эйельсоне. Во всех странах были напечатаны большие тревожные статьи о пропавшем Бэни, том самом Бэни, который в свое время сделал с капитаном Вилькинсом столь нашумевший перелет из Аляски на Шпицберген и имел высший международный переходящий приз за свои полярные полеты.

В это время наша общественность и наши летчики также не могли остаться в стороне. Газеты сообщали:

«Летчик Чухновский со своей машиной и экипажем с экстренным поездом выехал в Красноярск, чтобы оттуда лететь на розыски Эйельсона и Борланда… Летчик Громов готовит свой аппарат, чтобы начать поиски в южном направлении… Нашим летчикам, работающим по переброске пассажиров «Ставрополя», правительством дан приказ немедленно приступить к поискам американцев».

И еще через несколько дней.

«Американский самолет найден разбитым… Героическая работа розыскной группы под руководством пилота Слепнева и его помощника Фариха… Трупы Борланда и Эйельсона найдены в 50 футах от разбитого самолета…»

Потом некоторый перерыв в известиях и последнее:

«Тела погибших летчиков в сопровождении нашего самолета СССР-177 доставлены в Америку… Торжественные встречи наших пилотов в Америке, Японии, на Гавайских островах…»

С каждым известием о наших летчиках я гордился ими и радовался, что они достойно держали наше знамя, и все с большим нетерпением ожидал возвращения Фариха.

В июне они вернулись в Москву. На другой день своего приезда Фарих бросил на мой стол кипу фотографий, несколько исписанных тетрадей и сказал: «Вот тебе мои дневники и записки, здесь вся наша экспедиция. Чего нахватает, расскажу на словах… Можешь не переводить. Контакт?» Я как всегда ответил: «Есть».

Моя текущая работа отъехала на задний план. Мне вдруг остро захотелось мысленно пройти с начала и до конца весь трудный и славный путь наших самолетов. Мне захотелось шаг за шагом восстановить всю экспедицию, вписавшую новую страницу в историю авиации. Я хочу, чтобы читатель в будущем, прочтя коротенькую газетную заметку о новом перелете или новой воздушной экспедиции, хотя бы немного понял, с каким трудом и усилиями даются летунам эти строчки.

Предо мной лежит дневник. Три мелко исписанные тетради. К одной из них на тонкой резинке от амортизатора привязан обгрызанный карандаш. Все записки сделаны неразборчиво, наспех. Некоторые буквально на лету. Почти все листы пестреют дактилоскопическими отпечатками грязных пальцев. Часть страниц во второй тетради залита машинным маслом.

Наши дороги с Фарихом опять сошлись. На этот раз думаю, что они долго еще будут идти рядом. Даже больше, я чувствую и твердо верю, что скоро, очень скоро исполнится то, о чем мы с ним говорили еще давно: сидя плечом к плечу в пилотской кабине, мы пойдем в беспосадочный перелет Владивосток — Сан- Франциско.

Иг. Даксергоф

Удивительное дело! Почему-то такое каждый человек, пишущий свои воспоминания, обязательно считает своим долгом начать со своего трогательного безмятежного детства даже в том случае, если это совершенно и не относится к делу.

Чтобы избежать трафарета, я начну не с моих довольно неудачных полетов с соседского сарая, а прямо с моей работы на авиолинии Иркутск — Бодайбо — Якутск. Я больше чем уверен, да это и не только мое мнение, что, если бы не наша тренировка на этой линии, мы, может быть, и не смогли бы выполнить поручения, возложенного на нас нашим правительством, и очень возможно, что по примеру итальянских классиков сами застряли бы где-нибудь во льдах и взывали ко всем сердобольным людям: «Спасите наши души».

По своему протяжению, по политическому значению и трудности эксплуатации, наконец даже по своей красоте авиалиния Иркутск — Якутск может смело занять первое место в мировой авиации. Мы впрочем совсем не кричит об этом, и в этом отношении нам конечно далеко до заграницы. Вот уже три года, как наши самолеты перебрасывают через тысячи километров тайги дочту, посылки и Пассажиров, и это стало нашими буднями. Ни мы, ни перевозимые нами пассажиры уже не видят в этом ничего необычайного. Рабочий, летящий к себе на рудник, или возвращающийся из командировки член якутского правительства так же спокойно влезает по лестнице в самолет, как вы например в трамвай. Правда, перед полетом мы вешаем на шею тяжелые кольты на случай вынужденной посадки и часто зимой наши лица, наспех смазанные медвежьим салом, бывают слегка подморожены. До это все детали, и на его конечно тоже никто не обращает внимания.

Почти одновременно с открытием нашей линии Иркутск — Бодайбо — Якутск в Америке также была открыта одна небольшая внутренняя линия. К ее открытию готовились и подготовляли публику несколько месяцев. Комиссии специалистов ездили вдоль нее, всесторонне изучали местность, расставляя маяки, подготовляли площадки на случай вынужденных посадов. Почти па каждом посадочном пункте сооружались мастерские с целым штатом специалистов, оборудованные по последнему слову техники и рассчитанные так, чтобы они могли в кратчайший срок разобрать и собрать по косточкам весь самолет. Во всех газетах и журналах сообщалось о ходе подготовки и работ на линии.

Наконец был назначен день открытия. К моменту отлета первого самолета весь аэродром был заполнен празднично одетой публикой. Два мощных оркестра беспрерывно играли туш. Произносились пышные речи. Летчиков и первых пассажиров общелкивали аппаратами со всех сторон. Наконец под звуки оркестра, которого не мог заглушить даже рев 600-сильного харнэта, самолет поднялся и улетел, чтобы сесть по расписанию на первый посадочный пункт с ожидающей его там такой же толпой.

Наша линия открылась гораздо скромнее. Никаких специальных изысканий, ни крика об ее открытии в прессе не было. Произошло это так. Однажды в одно прекрасное раннее утро около недавно прибывшего в Иркутск самолета завозилось несколько человек в синих комбинезонах. Двое из них, откинув капот на самолете, делали последний осмотр мотора. Один укладывал в кабину парусиновые мешки о продовольствием, частями и оружием, передаваемые ему с берега, и несколько человек заполняли большие баки запасным горючим. На берегу, окружив человека в пальто и в расстегнутом кожаном шлеме, стояли несколько человек и, разговаривая, весело смеялись. Наконец все приготовления закончены. Один из стоявших на берегу, передавая карту человеку в шлеме, деловым тоном сказал: «Товарищ Демченко, на эту