держать у себя. В другое время, напротив, Мели считала каждую копейку, думая о будущей нищете.

Тоска, казалось, прочно свила гнездо в ее душе. Мели спрашивала себя, не лучше ли вернуться во Францию, пойти к господину Отмону и все рассказать, тогда Поля вернут с каторги. Как убийцу тянет на место преступления, так и певицу тянуло в Париж, в свою квартиру на улице Ванв, на завод Отмона. Не в силах более сопротивляться, Мели села в поезд. Приехав в Париж, который покинула год назад, она сняла комнату рядом с вокзалом и только через несколько дней отправилась на улицу Ванв и на бульвар Монпарнас. Встретившимся знакомым Мели наплела с три короба. Она ходила по родным местам, дрожа от страха и оглядываясь, ей казалось, что ее сейчас арестуют. Через неделю женщина немного приободрилась. На процессе ее почти не касались, все уже давно кончено, о ней забыли. Дени, без сомнений, все еще в сумасшедшем доме в Лондоне, а если и придет в себя, ни о чем не вспомнит. Все покаянные мысли развеялись в воздухе парижских Бульваров.

Однажды Мели прогуливалась по улице Мэн под руку с покровителем. Впрочем, покровительницей, скорее, была она, потому что кавалер был значительно ее моложе. Ей показалось, что один из прохожих напоминает Дени, но такой старый, согнутый, седой! Человек шел им навстречу. Действительно Дени! Мели инстинктивно уцепилась за руку спутника и в страхе хотела убежать. Но художник бросился на бывшую любовницу и схватил за горло.

— A-а, вот ты наконец, мерзавка! — кричал он. — Воровка! Ну, я тебе покажу, где раки зимуют!

Спутник Мели, в свою очередь, кинулся на Дени. Но тот, несмотря на сыпавшиеся удары, не разжимал рук. Все трое покатились по тротуару, дерущихся окружили прохожие, но никто не хотел вмешиваться и разнимать. Кавалер певицы пинал художника, а тот продолжал кричать, что убьет негодяйку. Дени был слаб и, конечно, долго бы не продержался, но приятель Мели, завидев ажанов [165] и имея, без сомнения, веские причины избегать с ними встречи, счел за лучшее покинуть поле боя. Полицейские подходили не торопясь. У Дени хватило сил держать бывшую подругу, навалившись на нее всем весом. Вне себя от ярости, художник одной рукой продолжал сжимать горло Мели, а другой бил ее кулаком в лицо, время от времени останавливаясь, чтобы стукнуть воровку головой об асфальт.

— Ах, мерзавка! — вопил он. — Сажаешь невиновных, спаиваешь и упекаешь в психушку честных людей! Вот тебе, получай, вот, вот…

Мели выплевывала кровь и выбитые зубы и звала на помощь. Двое из зрителей решили наконец вмешаться, но тут подошли ажаны. Они грубо схватили нападавшего, подняли его и отвесили несколько оплеух, чтобы привести в чувство.

— Не отпускайте ее! — кричал художник. — Это преступница!

Обоих отвели к комиссару полиции. Дени хромал, Мели едва тащилась, держась за полицейских.

— Как вам не стыдно, довели женщину до такого состояния. — Комиссар был суров. — Так поступают только трусы.

— Знаю, господин комиссар, но у меня счеты к этой ведьме, сам Господь Бог меня бы не осудил. Когда узнаете, что она сделала, поймете, — оправдывался художник.

Дени коротко рассказал всю историю — кто такая Мели, как приговорили невинного Поля, как подозревали его самого, потому что он приходил к Полю на работу: сказал, что уже побывал у следователя и оправдался.

— Отведите нас обоих к следователю, — просил Дени комиссара, — но только не отпускайте эту женщину, за ней большой долг.

На следующий день Мели по приказу прокурора Республики была посажена за решетку, а через три дня вызвана на допрос.

Если бы, признав, что была сообщницей Виктора, Мели подтвердила невиновность Поля, того бы реабилитировали. Певица не захотела. Она придумала целую историю о том, как Поль и его отец заставили ее, бедняжку, украсть чеки. Следователь был тот же самый, что год назад вел дело Поля. У него и тогда уже были подозрения относительно Дени, а отсутствие того, казалось, их подтверждало.

«Ну, теперь все трое у меня в мешке!» — радовался он. И велел арестовать Дени. Растерянный, разъяренный художник клокотал гневом против бывшей любовницы. Он рассказал следователю все, что знал. На каждом допросе он повторял:

— Она признается! Негодяйка скажет правду, вот увидите, господин следователь! Истина восторжествует!

В Париже разворачивались описанные события, а в девственном лесу Гвианы голландский офицер конвоировал троих беглецов-французов.

Благодаря оказанной помощи Марьетта, Поль и Майпури пришли в себя. Но они были слишком слабы, чтобы идти, и бригадир Розенталь, человек совсем не злой, решил пленников нести. Их уложили в гамаки, просунули через края гамаков шесты, шесты водрузили на плечи носильщиков, по два на гамак, и отряд двинулся к Марони. Через два дня пути остановились на берегу реки. На воде покачивалась лодка, на которой приплыли голландские солдаты с поста Альбины. Невдалеке разбила лагерь группа индейцев галиби[166] под водительством старого Вемпи. Их большая пирога[167], классическое индейское средство передвижения по воде, была привязана к стволу дерева рядом с лодкой голландцев. За пирогой плавала какая-то темная масса, из нее торчала двухметровая стрела.

Поль и Майпури подошли поближе. Стоявший рядом Розенталь кивнул в сторону пироги:

— Смотрите, вам посчастливилось больше, чем ему. Этот беглец наткнулся на индейцев Вемпи, и в его ребра вонзилась стрела с ядом кураре. На шею бедняге накинули лиану, привязали к пироге, и будьте добры в Сен-Лоран! Ведь труп легче транспортировать, чем живого, — его не нужно кормить. Вы живы, а это немало! И потому никогда не знаешь, что ждет тебя впереди, — философски заключил бригадир.

У Майпури и Поля одновременно вырвался крик изумления — привязанный лианой труп, в груди которого торчала отравленная стрела, был останками Виктора!

Узнав об их побеге, Виктор тоже решил бежать, но попал в лапы к краснокожим, которые убили бывшего парижского сутенера, как дикого зверя!

Отряд Розенталя погрузился в лодку. Отчалили. Впереди шла лодка, за ней — пирога со своим ужасным трофеем. В Сен-Лоран прибыли этим же вечером.

Наших друзей заключили каждого в одиночную камеру, а Марьетту поместили в женское отделение, находившееся под опекой монахинь из Сен-Жозеф-де-Клюни. При прощании, которое могло оказаться для влюбленных последним, до того момента хорошо державшаяся Марьетта впала в отчаяние.

— Прощай, Поль, прощай, любовь моя, мы так и умрем на каторге и никогда не будем вместе! — Девушка почти не могла говорить.

— Надейся на лучшее, дорогая, может быть, судьба смилуется над нами. — Поль тоже с трудом держал себя в руках.

Заключение продлилось неделю. Кормили плохо, но силы беглецов все же восстановились.

Ждали военного совета.

Перед советом Поля и Марьетту посетил доктор Шарле.

Обвиняемым полагается защитник, обычно назначают кого-либо из офицеров гарнизона. Доктор Шарле выразил желание взять на себя эту миссию. Ему разрешили. Доктор считал своим долгом попытаться помочь юным протеже. Увидев военного врача, Поль заплакал от радости и поцеловал ему руку.

— О, господин доктор! Скольким я вам обязан! Вы появляетесь в самые трудные минуты моей жизни и защищаете от ударов неумолимой судьбы. Мой долг вам все растет. Бедная Марьетта! Такая преданная, такая мужественная… Умоляю, спасите ее! Пусть девушку отправят обратно в Париж, вернут дочь родителям! Ее могут, должны оправдать. Сам я погиб. Закон суров к беглому каторжнику. Какое значение имеет моя невиновность! Меня заточат здесь на всю жизнь. Молю Бога только об одном — чтобы ранняя смерть оборвала мучения!