знакомого.

Художник, стараясь воплотить в жизнь все подробности, рассказанные выжившими жертвами маниака, слегка перестарался. Например, Джеймс не помнил, чтобы глазки рябого пылали таким уж демоническим огнем. И хвост волос на затылке, кажется, был короче. Вряд ли его удалось бы так залихватски перекинуть на плечо, чтобы кончик свесился ниже груди. И рябин на щеках слишком много — внешностью «охотник» напоминал раздраженного долгим заключением ифрита, как их любил изображать бесноватый живописец Адольф Пельцлер.

Но в целом, если не придираться, — он!

Ниже на четырех языках сообщалось, что этот человек — крайне опасный преступник, и если в чем нуждается, так больше всего в топоре палача. За предоставление сведений о местонахождении — награда. За помощь в розыске — награда. За взятие живым или мертвым — награда.

Текст под рябым маниаком писал опытный каллиграф, специальным «лягушачьим письмом». Дедушка Эрнест рассказывал, что «лягушка» — династический шрифт баданденских тиранов. В данном случае это означало, что выплата награды гарантируется именем Салима ибн-Салима XXVIII.

Джеймс пригляделся к наградным суммам и ахнул.

Тиран оказался щедр.

— Знакомитесь с достопримечательностями?

Молодой человек оглянулся. Рядом гарцевал на вороном жеребце хайль-баши Азиз-бей. Как ему удалось подобраться к Джеймсу верхом и остаться незамеченным, оставалось загадкой.

— В некотором смысле, — уклончиво ответил Джеймс.

— Узнали чье-то лицо?

— Нет. Восхищаюсь мастерством живописца. Таких портретов не найдешь в лучшей картинной галерее Реттии. Если встретите художника, передайте ему мое восхищение.

— Это мой двоюродный племянник Кемаль! — расхохотался Азиз-бей, оглаживая кольца бороды. — Он будет в восторге от вашей похвалы, виконт! До встречи!

И хайль-баши ускакал прочь.

Говоря откровенно, у Джеймса сперва мелькнула идея признаться Азиз-бею в знакомстве с рябым маниаком — и открыть все, что он знал. Но желание лично отомстить за нанесенное оскорбление вдруг отяготилось чувством общественной значимости этой мести. Спасти Баданден от неуловимого убийцы! Когда правосудие бессильно и ограничивается выставлением разыскных пюпитров, когда жители дрожат в страхе, передавая из уст в уста жуткие слухи; когда приезжие, безобидные судари и сударыни, желая отдохнуть от житейских тягот, подвергаются смертельной опасности…

Казалось, рухнувшие идеалы снова вознеслись ввысь, словно птица Рух.

Ну и наградные, между нами, циниками, тоже не помешали бы.

— Халва-а-а!..

Один из стражников наклонился, подобрал с земли камешек, подбросил на ладони — и, не глядя, метнул на звук. Любой, кто через миг услышал вопль разносчика Али-бабы, запомнил надолго: возле мушерифата сладкого не любят.

— Клинок четырехгранный, с откидными «пилками»…

— Что на гарде?

— Стальные шарики.

— Граненые?

— Ага…

— Кружится как вихрь, прыгает как тигр, падает как гамаюн, стоит как…

— Как гора!

— Стоит как гора, отступает как рак…

— Чье клеймо?

— Сеида Бурхана.

— Не подделка?

— За подделку я курдюк наизнанку выверну…

Гильдия баши-бузуков жила насыщенной жизнью. Кругом сновали деловитые люди при оружии, останавливаясь у стен, где висело оружие, и заводя беседы про оружие. Тут никто не повышал голоса, не делал резких движений и не произносил ничего такого, что собеседник мог бы истолковать как угрозу или оскорбление.

На первый взгляд это было самое мирное место в мире.

Джеймс Ривердейл чувствовал себя здесь как дома.

— Прошу извинить мою бесцеремонность, — обратился он к горбатому и кривоногому карлику. Из одежды на карлике были лишь шаровары двух цветов: красного и белого. — Я не отниму у вас много времени. Не подскажете, где бы мне получить сведения о местных фехтовальных залах?

Карлик снял с плеча и отставил в сторону палицу — огромную, выше его самого, с шипастой «башкой». Одного взгляда на палицу хватало, чтобы заработать грыжу.

— Устал отдыхать, брат? — ухмыльнулся коротышка, демонстрируя чудесные зубы, заточенные по моде островитян Вату-Тупала. — Второй этаж, пятая келья. Спросишь Дядю Магому. Он тебе все, как родному…

И карлик, играя мускулами, достойными Просперо Кольрауна, быстрее лани ринулся прочь по коридору. Казалось чудом, что шипы палицы не задевают никого из баши-бузуков, но что было, то было.

Подавив чувство зависти, недостойное дворянина, Джеймс отправился на второй этаж. Если бы он останавливался везде, где говорили о чем-то интересном, и тратил всякий раз не больше минуты на участие в беседе, он бы нашел пятую келью через месяц.

А так — каких-то два часа, и ты на месте.

Дядя Магома оказался мелким старикашкой, бодрым, как джинн, тысячу лет выдержанный в бутылке, и неприветливым, как тот же самый джинн. Он умел шевелить веснушчатыми ушами и кончиком хрящеватого носа — и делал это так, что собеседник чувствовал себя негодяем, отнимающим у почтенного человека последние минуты его жизни.

Было странным, как писец сумел дожить до преклонных лет, трудясь в Гильдии баши-бузуков. Будь он, к примеру, камердинером Джеймса, он и лишней недели не прожил бы.

— Список фехтовальных залов Бадандена? Писец чихнул и полез за платком.

— Я — Джеймс Ривердейл, виконт де Треццо, — надменно сказал молодой человек. — Я желаю проводить вечера, занимаясь одним из благородных искусств. Если вы, милостивый государь, не в силах помочь мне…

— Кто автор «Гладиатория»? — внезапно спросил Дядя Магома.

— Мой прадед Арнольд, — ответил Джеймс.

— Кто автор иллюстраций к «Гладиаторию»?

— Моя прабабушка Матильда.

Задним числом он обругал себя за поспешность. Авторство Матильды Ривердейл не афишировалось вне семьи. Как и то, что прабабушка, выпив лишнего, частенько поколачивала прадедушку, используя для этого обширный арсенал, имевшийся под рукой.

— Как поживает ваш уважаемый дед, граф Ле Бреттэн?

— Чудесно поживает. Но я не понимаю, какое имеет отношение…

Дядя Магома очень хитро шевельнул кончиком носа и растопырил уши, став похож на летучую мышь. Молодой человек даже не сразу понял, что старик улыбается.