навсегда — и ценным и важным останется лишь одно: те, кто дорог нам и кому дороги мы… Кого мы любим и кто любит нас… Уезжай, Арно, — или однажды пожалеешь об этом, как жалею я, — жалею о том, что не остался…
Я тогда не поверил ему. Или побоялся поверить. Я до сих пор не верю в счастье с любимой в шалаше, в рубище, под чужими звездами… Лучше уж делить трон — с тем, кого любишь и кто любит тебя.
Все так… Но отчего-то куда сильнее, чем о потерянном троне Аргайла и об ускользнувшем титуле принца-консорта, я сейчас жалел, что не уехал с Изабо за Пролив…
Половинка разломанного ошейника Брока валялась неподалеку. Я поднял, тщательно очистил от налипшего ила. Вот оно, сестричка, наше Кольцо Разлуки — которое никогда не натянет указующую нить…
Удивительно, но наложенное Изабо слово еще чувствовалось на обломке… Сильна, сильна была сестричка…
Я вскочил. Выпалил длинную и заковыристую тираду на орочьем — эпитеты, существующие в людских языках, слишком слабы: неспособны дать должную оценку моей сообразительности… Дрожащие пальцы привязывали кожаный шнурок к половинке ошейника и никак не могли затянуть узел.
Возвращаться к Тур-де-Буа сейчас — все равно что соваться в пасть дракона. Умирающего, агонизирующего, не обращающего на тебя внимание дракона — но еще способного в любой миг сомкнуть челюсти.
Я вернулся — бешеным галопом, рискуя загнать последнюю лошадь.
В замке что-то еще происходило — судя по доносящемуся с развалин дикому скрежету камня. Но я не обратил внимания.
Деревья теперь не тянули ко мне ветви, и не бугрился дерн от движения корней. Холм окружала редкая цепочка на вид совсем обычных дубов и вязов. Ну где же, где же, ради Девственной Матери, под каким деревом я видел обрывок лиловой рясы?!
Половинка ошейника не могла помочь, но я выдрал ее из кармана, с треском разорвав ткань… Бесполезно… Слишком тяжелая… По легкому подрагиванию не определить, какое из деревьев мне нужно…
Какое??!!
Кажется, я проорал это вслух…
И, кажется, услышал ответ…
Не крик, не слово — далекий-далекий отзвук, словно донесшийся из глубин земли или небесных чертогов.
Я иду, Изабо!
Пальцы сжали медальон, цепочка врезалась в шею и лопнула. В другом кулаке я стиснул Ошейник Разлуки.
Я шел на него, на Монстра Буа, прикинувшегося сейчас деревом, дубом с иссеченной глубокими трещинами корой. Я шел на него, зная, что смету все преграды на пути. Я шел за своей женщиной.
Не мои руки разнесли в щепки то, что лишь казалось несокрушимым деревом. И не наспех сочиненное заклятие. Ударила боль всех моих потерь, сложенная воедино…
Я вцепился в издыхающего Монстра, как фокстерьер в лисицу, я стал с ним единым целым, я терзал, разрывал его на куски, пытаясь дотянуться до Изабо. Я падал в бездонный черный колодец, взлетал к сияющим вершинам, замерзал в беспросветной бездне, сгорал в ослепительной вспышке, тонул в бушующих волнах кровавого моря, — все одновременно. Я познал сущность Монстра и страшный мир, породивший его, я познал магию этого мира и мгновенно плел из нее заклятия чудовищной силы, способные осушать моря и повергать во прах горы… Я был сейчас всеми: Маньяром и каждым из его лучников, Вайаром и остальными ребятами, Имельдой де Буа и каждым из сотен людей, увлеченных ею в бездну. И я был Изабо, моей Изабо…
Потом все кончилось.
Она лежала на траве — обнаженная, вся измазанная чем-то липким, маслянистым, обсыпанная крошками древесной трухи. От дуба не осталось ничего, даже мелких щепок.
Я отрешенно подумал, что едва ли когда-нибудь сумею повторить ТАКОЕ. Разве что… Если бы в своем слиянии с Монстром Буа я уловил бы отзвук, намек, свидетельствующий, что Иветта жива, что ее можно вытащить, — сумел бы? Рискнул бы? Не знаю… И теперь никогда не узнаю…
Изабо открыла глаза. И попыталась что-то произнести.
Я опустился на колени.
— Арно… — прошептала она.
Мы медленно ехали — прижавшись, вдвоем укутавшись одним плащом — сине-красным плащом лучников королевского прево.
Изабо молчала. И никаким иным образом не реагировала на мои слова. Я говорил много — пытался вывести ее из прострации воспоминаниями о детстве и о сегодняшних наших приключениях… Изабо молчала.
Отчаявшись, я произнес, пародируя ее недавнюю тираду:
— Ты не могла бы применить на себя заклятие — то самое, с лавандой или жасмином? Видишь ли, милая Иза, находиться под одним плащом с женщиной, проведшей несколько часов в трухлявом древесном нутре и не принявшей после того ванну… Некоторых весьма возбуждают дамы, от которых за лигу шибает древесной гнилью — но я не из их числа.
Она выдала мне пощечину — слабой, дрожащей рукой. Я поцеловал ее.
И решил: пусть отправляются в Черный Мешок и Пролив, и счастье в шалаше, и любовь на дерюге! Соберу отряд, отвоюю Аргайл у Жофруа — а у властителей достаточно способов заткнуть рты, сплетничающие об их женах.
… На выезде из Буа — там, где нас впервые атаковали Парящие Клешни, — я подумал было: вот они, первые солдаты победоносной армии Великого герцога Аргайлского!
Пятеро плохо одетых и плохо вооруженных мужчин обирали мертвецов — стаскивали сапоги и сдирали одежду с лучников Маньяра.
Подъехав поближе, я понял свою ошибку. Мародеры никогда не были солдатами и никогда не станут. Бывшие вилланы, которым надоела их собачья жизнь в берлогах с низкими потолками, покрытыми толстым слоем смердящей сажи… Надоело соседство с хрюкающими и блеющими домашними животными — домашними в самом прямом смысле, живущими бок о бок с хозяевами… Надоели холодные ночевки на земляном полу, под грудой грязных тряпок, в переплетенной куче грязных тел как бы людей… (Забавно, но братья и сестры, отцы и дочери в пресловутой куче как-то не обращают внимания на кровное родство и брачные установления Девственной Матери, столь чтимые в теплых и уютных покоях замков. Все в мире имеет свою цену…)
Короче говоря, нам встретились шелудивые псы, возмечтавшие стать волками — но способные вести в лучшем случае жизнь шакалов…
Однако шавки, оборвавшие поводки и сбившиеся в стаю, наглеют — особенно когда видят легкую добычу. Скорее всего, изнасилованная вилланка со вспоротым крест-накрест животом — дело рук этой компании.
Оборванцы поспешили в нашу сторону, на ходу подхватывая луки и мечи, недавно принадлежавшие людям сенешаля. Я не стал картинно размахивать обломком меча в три ладони длиной — все равно не найдется менестрелей, способных воспеть мой подвиг. Перестрелял шакалов из самобоя — самыми обычными стрелками, полученными от шельмы-торговца при покупке.
Изабо не пыталась как-то поучаствовать в схватке — даже когда единственная удачно выпушенная в нас стрела просвистела рядом. Сестрица дрожала все сильнее. И все плотнее прижималась ко мне.
Она умерла после двух дней пути.
Наверное, даже издыхающий Монстр Буа так просто не отпускал тех, кто нес на себе его