ты одна в незнакомом городе, и вдруг видишь милые, родные лица, напоминающие тебе о доме. Она должна была разрыдаться, броситься нам на шею…

— В конце концов, мы ведь ее старые подруги. По крайней мере, старые подруги ее бабушки, ее матери, а значит, с ней мы тоже подружки.

— А помнишь те глазищи в чашке? — спросила нянюшка. — Вполне возможно, что она сейчас находится под гипнотическим воздействием какой-нибудь чуждой оккультной силы! Нам надо быть поосторожнее. Люди, попадая в лапы чуждой оккультной силы, начинают вести себя очень странно. Взять хотя бы тот случай с господином Щепетилингом из Ломтя…

— Это была не чуждая оккультная сила. Он страдал от повышенной кислотности.

— И все равно, некоторое время это выглядело как нечто чуждое и оккультное. Все окна в доме закрыты, а из-за ставен какой-то ужасный рев доносится…

Маршрут их прогулки закончился во дворе, у заднего входа на сцену.

Матушка внимательно изучила ряд плакатов.

— «Тривиата»… — прочла она вслух. — «Кольцо Бабалунгов»…

— В целом существуют два вида оперы, — заявила нянюшка с уверенностью крупного специалиста, основывающегося на полном отсутствии собственного опыта. — Во-первых, есть тяжелая опера. В ней люди в основном поют по-заграничному, что-нибудь вроде: «О, о, о, я умираю, о, умираю, о, о, о, что же я делаю». А есть еще легкая опера. Поют в ней тоже по-заграничному, но слова другие, типа: «Пива! Пива! Пива! Пива! Хочу я пить побольше пива!» Хотя иногда пьют вовсе не пиво, а шампанское. Это и есть опера.

— Ты хочешь сказать, в опере либо умирают, либо пьют пиво?

— В общем и целом да, — кивнула нянюшка, искренне убежденная, что весь диапазон человеческого опыта указанными двумя действиями и ограничивается.

— И все?

— Ну-у-у-у… иногда происходит кое-что еще. Но редко, в основном там либо веселятся, либо пыряют друг друга.

Внезапно матушка ощутила чье-то присутствие.

Она оглянулась.

Со сцены спускался какой-то человек, несущий свернутую афишу, ведро с клеем и кисть.

Вид у человека был крайне странный: как у аккуратно одетого пугала в слишком тесном костюме. Хотя, если быть до конца точным, вряд ли можно было бы подобрать одежду, подходящую для этого тела. Щиколотки и запястья, казалось, были способны вытягиваться до бесконечности, а кроме того, действовали автономно от всего остального.

Двух ведьм человек-пугало заметил, лишь приблизившись к афишному щиту, и тут же вежливо отступил в сторону. Матушка и нянюшка с изумлением наблюдали, как за расфокусированным взглядом слово за словом складываются нужные фразы.

— Прошу прощения дамы! Шоу должно продолжаться! — наконец изрек человек.

Слова были все на месте и к тому же вполне имели смысл. Вот только фразы прозвучали так, будто их выпустили в мир двумя отдельными пулеметными очередями.

Матушка оттащила нянюшку в сторону.

— Благодарю!

Они молча смотрели, как человечек очень тщательно и старательно вывел клейстером ровный четырехугольник и приложил к нему афишу, после чего тщательно разгладил каждую морщинку.

— А как тебя зовут, юноша? — осведомилась матушка.

— Уолтер!

— Симпатичный берет.

— Мне его мама купила!

Уолтер гнал последний воздушный пузырь, пока не выдавил его из-под края афиши, а затем, очевидно снова погрузившись в мысли о своей очень важной работе, подхватил ведро с клейстером и удалился.

Ведьмы уставились на новую афишу.

— А знаешь, я бы не возражала посмотреть это представление, — через некоторое время произнесла нянюшка. — Кроме того, сеньор Базилика подарил нам билеты.

— О, ты же меня знаешь, — отозвалась матушка. — Терпеть не могу всего этого…

Покосившись на нее, нянюшка про себя улыбнулась. Иначе матушка ответить не могла. На самом же деле ее слова означали: «Конечно, мне хочется пойти, но ты должна меня уговорить».

— Да, ты права на все сто, — произнесла нянюшка вслух. — Это для них, для богачей в красивых экипажах. А вовсе не для нас.

В глазах матушки мелькнул огонек сомнения.

— Мы ведь не из ихней компании, — продолжала нянюшка. — Нас выгонят взашей. «Пошли вон, две старые карги, — скажут они. — Вам тут не место…»

— Они и в самом деле так скажут?

— Ну, вряд ли эти разряженные шишки обрадуются, увидев рядом с собой простой люд навроде нас с тобой, — пожала плечами нянюшка.

— Что, правда? В самом деле? А ну, пошли!

Гордо ступая, матушка прошествовала к парадному входу Оперы, возле которого уже высаживалась из экипажей знатная публика. Расталкивая локтями поднимающихся по ступенькам зрителей, матушка Ветровоск наконец пробилась к кассе и всунулась в окошко.

Человек, сидящий внутри кабинки, резко подался назад.

— Значит, две старые карги, говоришь? — рыкнула матушка.

— Прошу прощения?..

— Ха-ха! Смотри сюда, у нас два билета в… — Бросив взгляд на кусочки картона, она притянула к себе нянюшку Ягг. — Здесь сказано: в партер. Ты только подумай! Партер! Пусть сами сидят за партами! — Она опять повернулась к кассиру. — Послушай-ка, партер для нас недостаточно хорош, мы желаем места в… — Она внимательно изучила схему около окошка. — В раек. Да, это, пожалуй, подойдет.

— Э-э, извините… У вас билеты в партер, но вы хотите обменять их на места в райке?

— Вот именно, и не жди, что мы станем тебе доплачивать!

— О, я и не собирался просить вас…

— Вот и прекрасно!!! — Матушка победоносно улыбнулась и одобрительно посмотрела на новые билеты. — Гита, пошли.

— Гм, я извиняюсь, — произнес кассир, когда нянюшка Ягг уже было повернулась, чтобы уйти, — но что это у вас на плечах?

— Это?.. Меховой воротник.

— Я, конечно, прошу прощения, но он только что помахал хвостом.

— Лично я считаю, красота и жестокость — вещи несовместимые.