действительно хотела, ее матери при всей доброте и богатстве дать не могли: она хотела подругу. И вот… — Элли провела пальчиком по треснувшему застекленному контейнеру, наполненному лишь листвой да пылью, — она сделала то, что делали большинство девочек с тех самых пор, как Еве впервые наскучил Адам. Она ее выдумала. И ее звали Элли.

Бесс таращилась на стойку из голографического стекла, в которой плавали лица трех женщин. Они выглядели добрыми, но невыразимо печальными.

— Я задумывалась как часть памятника, — продолжала Элли. — Они извлекли меня из каждого вздоха и воспоминания своей любимой дочки. Милая маленькая выдуманная Элли, для нее за столом всегда есть место, она совершает все шалости и выходки, в которых сама Далла никогда не признается. Элли, которая украла все пончики, хотя стошнило Даллу. Элли, которая мелками нарисовала лицо клоуна на стене гарема. Они потом годами приходили ко мне, чтобы предаваться воспоминаниям. Этот мавзолей — они все достраивали и достраивали его, непрерывно вносили улучшения. Вечно чего-то не хватало. Саму Даллу они хранили в стеклянном гробу, в статисе, поэтому она не разлагалась. Нет, конечно, решиться когда-либо по- настоящему взглянуть на свою мертвую дочь они не могли, но она совершенно не изменялась. Они не могли позволить ей уйти. Даже когда матери постарели, они все равно приходили. Но однажды пришли только две. А потом и вовсе одна, но у нее уже было не в порядке с головой, иногда она думала, что я Далла. Затем и она перестала нас навещать. Медленно проходили века, садовники заржавели, а контракты на обслуживание уже закончились. И люди больше ни к кому на Острове Мертвых не приходили, чтобы отдать дань уважения. Остались лишь руины мавзолея да немного угасающих интеллектов. Вся штука в том, что матери Даллы слишком старались, они сделали чересчур много. А века длятся долго, если ты воображаемая подруга и тебе не с кем играть…

Рассказывая, Элли бродила по мавзолею, то и дело прикасаясь к выцветшим грудам осыпавшегося кирпича и безглазым куклам. Но сейчас она снова стояла подле того продолговатого стеклянного контейнера, который, как теперь заметила Бесс, был разбит с одной стороны.

— И ты вытащила труп Даллы.

— А что мне еще оставалось делать? Самой ей он уже был не нужен, а ее матери давно умерли. Если бы я посмотрелась в зеркало, то, наверное, увидела бы лицо, немного напоминающее мне Даллу. Но я не Далла. Далла умерла, ее оплакали, и сейчас она в Раю, или где-то там, вместе с Вильямом Галилеем, Альбертом Шекспиром и остальными. Я — Элли. И я есть я. И я здесь. — Она высунула язык. — Вот так!

Бесс слышала о концепции похищения тел и знала, что главные Церкви большей частью запрещают его. Наказания, подумалось ей, должны быть весьма суровыми, особенно если похититель является тем, кто не может по праву называться разумным существом. Однако после рассказа Элли и этой заключительной демонстрации розового язычка осудить деяние было сложно. И все-таки ей лучше оставаться поедать ягоды да жарить кротов на Острове Мертвых. В любой другой части Гезиры или же какого-либо из Десяти Тысяч и Одного Миров жизнь для нее окажется не то что сложной, но попросту невозможной… и почти наверняка быстро прервется.

— И как долго это продолжается?

Тут Элли сконфузилась.

— Я не знаю… — Она посмотрела на пляшущую крышу. — Может, уйдем отсюда?

Было приятно выйти в теплый день, пускай даже перекошенные памятники теперь беспрестанно напоминали Бесс, что место это принадлежит мертвым. А что касается Элли, подумала она, глядя на «подругу», которая, обхватив руками грязные колени, сидела на груде камней, — то она права в том, что говорит. Она не гул и не чудовище. Она по-настоящему живая. Затем взгляд Бесс упал на лучевой пистолет. Он выглядит игрушечным потому, поняла она, что наверняка некогда и был таковым. Однако она не сомневалась, что теперь он смертоносен и Элли знает, как им пользоваться. В своем роде, эта кладбищенская малышка была такой же воительницей, как Бесс.

Как будто настало время откровений, и Бесс рассказала ту малость, которую можно было поведать о ее жизни. Долгие дни бесконечных тренировок. Еще более долгие ночи в общей спальне. Насмешливые стишки. Ощущение, что даже в общество изгоев она не вхожа по-настоящему. А теперь — вся ее Церковь и все ее интеллекты словно отреклись от нее, в то время как она должна столкнуться с неким окончательным вызовом, когда сможет доказать собственную значимость.

— Ты имеешь в виду что-то вроде дракона? Чудовище, которое нужно убить?

Она кивнула. Наверняка это будет дракон… или даже квази-дракон. Все остальное неважно. Ее как будто забросили назад в пустое никуда, из которого она и появилась, но бессмысленно натренированную владению мечом и превращенную в создание, которым она теперь является…

Что-то стало шлепаться на ее чешую, оставляя расплывчатые серебристые дорожки, которые тут же принялся копировать ее камуфляж. После некоторого замешательства она осознала, что это слезы.

— Ты что-нибудь помнишь о своей прошлой жизни? — спросила Элли.

Бесс пожала наплечными пластинами брони и пророкотала о ювелирном изделии, которым ей случилось обладать. Вещица на цепочке, овальной формы.

— Медальон?

— Да, по-моему, это называется медальон. Ты знаешь о них?

— Ну конечно. У меня такой есть. А что внутри?

— Что значит — внутри?

Элли рассмеялась и положила свою ладошку на здоровенную латную перчатку Бесс.

— Ты и вправду только и знаешь, как убивать кого ни попадя, Бесс?

А потом объяснила, что медальон состоит из половинок, скрепленных на петлях: как-никак на этом острове можно было отыскать множество образчиков этой или любой другой безделушки. Однако главное, что чувствовала Бесс, было близкое присутствие человека и странное, но исключительно приятное ощущение руки, прикасавшейся к ее необыкновенной плоти.

Дело шло к вечеру. Рассветные певцы уже издали первые пробные крики, на которые щебетом отозвались птицы. Вопреки некогда популярной поговорке, покинуть Остров Мертвых оказалось намного проще, чем попасть на него, и скоро Элли вела Бесс назад к мраморным ступенькам, по которым они вошли, и вниз, в недра леса. Двигаясь меж колонн через кромешную тьму, Бесс вновь ощутила опасность этого места. Оно гораздо больше походило на обиталище чудовищ, нежели остров над ним. Но Элли вывела. Впереди показалась поляна.

— Придешь завтра?

— Да, — улыбнулась Элли. — Приду.

Бесс поплелась по луговой траве, уже искрившейся росой среди более темных пятен кровоцветков. С шипением открылся люк коляски. Она забралась внутрь и отстегнула меч. Отверстие скважины в центре алтаря кабины, которое, несомненно, скоро доставит ей новый приказ и, быть может, даже извинения за бесцельную трату времени, оставалось непроницаемо черным. Зашипела кормушка, и Бесс поела. Затем, уже собираясь улечься, вдруг вспомнила рассказ Элли о медальонах. Со смутным любопытством она открыла сундучок и вытащила из него украшение. После минутной борьбы половинки раскрылись.

Настало утро, и хотя для рассвета было еще слишком рано, Бесс уже стояла с мечом на сумеречной поляне рядом с коляской. Она тоже являла собой сумеречное существо — за этим следила ее броня. Но вот запели певцы зари. Вскоре от башни к башне разольется свет. А вот и Элли, выступающая из тени деревьев, бледная, словно очищенная ветка.

— Бесс, ты здесь! — Она едва ли не бежала. И почти смеялась. Наконец, сделала и то, и другое.

— Я же сказала, что буду, разве нет? — Голос Бесс был мягок, насколько только возможно для подобного существа. И печален. Элли замерла.

— Что случилось? — Они стояли в рассеивающихся сумерках в нескольких шагах друг от друга, рядом с проржавевшим жукообразным корпусом коляски. — Ты как будто другая.

— Я не изменилась, — прогромыхала Бесс. — Но я принесла тебе это. Возьми… — и она протянула медальон, поблескивавший и покачивавшийся на серебряной цепочке в ее грубой клешне.

— Та штука, о которой ты говорила… — Вид у Элли был озадаченный и нерешительный. — Медальон. Но это же… — она взяла вещицу в ладошку: там, где они стояли, набиравший силу свет вспыхнул