Он казался почти счастливым, но я не забыл, как мне было страшно на похоронах. Признаюсь, я немного дергался.
Когда ты в сердце Северной Монтаны, выбирать большие города не приходится. К западу — Сиэтл, дождливый и с капризной погодой. К северу — Виннипег, город коров и ковбоев. На юге — Солт-Лейк-Сити. На востоке…
— К черту, — сказал Брат Джесси. — Едем в Миннеаполис.
То есть под тысячу миль. Часов пятнадцать, смотря какая дорога. По Монтане и Северной Дакоте пролетишь со свистом, но у миннесотских копов юмора ни на грош.
У меня тогда был старый славный «крайслер де сото» пятьдесят третьего. Под капотом у него был порядок, но от подвески взрослый бы заплакал. Однако зверюга была красивая. Как только разгонишься, передние колеса брали, как у гоночной. Обивка — с иголочки. Радио работало. Ни царапины, ни вмятины. Я ездил на машине банкира, а сколько мне было? Девятнадцать.
— Может, послоняемся там, — сказал Джесси. — Рассчитывай на пару ночевок.
У меня была работа, но я сказал себе, что мне давно пора в отпуск, а потому пошла она… Брат Джесси насыпал еды кошкам и свистнул собак. Картошка, большой и глупый, сразу прыгнул на заднее сиденье. Вид у него был выжидательный. А Чипс уперся. Он сперва запрыгнул, но потом сполз назад и залаял. Схватив пса в охапку, Джесси запихнул его к старику Картошке.
— Обивка! — взвился я. Это был первый раз, когда я воспротивился Джесси.
Джесси разыскал кусок старого брезента подстелить собакам.
— Только сделай лужу — и тебе конец, — сказал он Картошке.
И мы неспешно покатили через утро начала лета. «Де сото» держал восемьдесят — многовато, учитывая подвеску. Пастбища уступили место полям. Радио курлыкало что-то из вестернов, потом про цены на говядину и временами какой-нибудь проповедник бормотал про «милость Господню» и про «подайте». Трасса-2 лежала прямая как стрела, иногда плавно поднималась, так что машины бешеными скунсами выскакивали навстречу: сначала вспыхивал солнечный зайчик от лобового стекла, потом из-за переката поднималась сама машина, обычно завывая мотором.
Сразу за Хавром мы наткнулись на чертовскую аварию. Новый микроавтобус «меркьюри» раз пятнадцать перекувыркнулся по полю — с двумя прилично одетыми взрослыми и двумя детьми внутри. Ни у одного не было ни шанса. Их растрясло, как шары в лотерейном барабане. Мне не хотелось на это смотреть.
От серьезных аварий мне всегда нехорошо, но не настолько, чтобы стошнило. Это было бы не по- мужски. Я помолился про себя за этих людей, меня немного трясло. Мы остановились в придорожном баре на пиво и сэндвичи. Собаки выпрыгнули. Стену бара украшали несколько рядов колпаков от колес. Сняв парочку, мы налили в них воды из колонки. Собаки напились.
— Я сам в парочку попадал, — сказал про аварию Брат Джесси. — Съехал на «терраплейне» с моста в пятьдесят третьем. Едва не утонул, черт бы меня побрал. — Джесси не собирался признаваться, что ему тоже не по себе, просто стал задумчив. — Территория у них тут немаленькая, — сказал он в пустоту, — но если пошевелиться, пересечь можно. «Мерк», наверное, нагрузили неправильно, или у него колесо спустило.
Под окнами бара выстроились вдоль трассы восемь крестов из нержавейки. К одному кто-то привязал пластмассовые розы. На другом красовались пластмассовые фиалки и незабудки.
Уходить мы не спешили. Джесси поболтал с парнем за стойкой, я погонял шары на бильярде. Потом Джесси купил упаковку пива, а я пошел в клозет. Поскольку час был еще ранний, там оказалось чисто. Стены недавно покрасили. На них еще ничего не накарябали, только Пес Дороги отметился:
Почерк у него был размашистый и элегантный. Я потрогал краску: еще липнет. Мы разминулись с Псом лишь на несколько минут.
Пес Дороги в чем-то походил на Джесси. Никто не мог сказать в точности, когда он появился впервые, просто возник однажды. Мы начали наталкиваться на прозвище «Пес Дороги» округлым «спенсоровским», как его прозвал Мэтт Саймонс, курсивом. К имени всегда прилагалось какое-нибудь изречение, которые Мэтт считал «загадочными». Роспись и изречения мелькали на стенах клозетов баров, заправочных станций и придорожных кафе во всех четырех штатах.
Поначалу мы не знали маршрута Пса Дороги. Большинство парней связаны работой, домом или ленью, но не он. Впрочем, года через два «хвост» Пса проследили. Его почерк встречался вдоль всей трассы-2, на востоке терялся в Северной Дакоте, исчезал на юге в Дакоте Южной, а после давал кругаля назад через Вайоминг. Севернее он появлялся до самой Миссулы и дальше, пока снова не выходил на трассу-2. Кем бы ни был Пес Дороги, он гонял по одному и тому же квадрату приблизительно в две тысячи миль.
Сэм Уиндер утверждал, что Пес Дороги — коммунист, который преподает социологию в Монтанском университете.
— Прикиньте, — заявлял Сэм, — только в Европе пишут, как он. В США так не пишут.
Майк Тарбуш считал, что Пес — газетный карикатурист на пенсии. Ведь как еще Пес мог проскочить мимо нас, если не в «нэше» или еще в какой-нибудь стариковской таратайке.
Брат Джесси предполагал, что Пес Дороги — водитель грузовика или, может, цыган, но похоже было, что он так не думает.
Мэтт Саймонс утверждал, что Пес Дороги — коммивояжер с тягой к саморекламе. Свою гипотезу Мэтт основывал на одном «загадочном» послании:
Я особого мнения не имел. По мне, Пес Дороги воплощал душу и сердце трассы-2.
Глубокой ночью, когда ревели моторы, я мог сжимать руль и лететь по двухполоске в темноту. Шоссе ночью ни с чем не сравнить. Над стальными крестами встают призраки, и привидения голосуют на широкой обочине. В ночи все тайны мира кажутся естественными. Если воображение подбрасывает тебе призраков, стопорящих машины, — значит, мертвецы лишь доказывают, что жизнь сладко хороша. Я обгоняю чьи-то фары, выезжаю на встречку и сношу дверцы какому-нибудь гуляке, старавшемуся не попасть в кювет. Можно петь, ругаться, молиться. Миля за милей заполняется мечтами о лошадиных силах, и женщинах, и счастливых-счастливых временах. Пес Дороги был частью этой романтики. Он был самой душой тайны: малый заглянул в темное сердце дороги, а летал свободно, отпускал шуточки и делал подписи спенсоровским курсивом.
Но при свете дня все виделось иначе. Отметка на стене клозета показалась очень и очень дурным знаком.
Владелец бара никого не заметил. Он утверждал, что находился в задней комнате, ставил бутылки на ледник. Пес появился и исчез, как призрак.
Мы с Джесси постояли на площадке у бара. Жаркий солнечный свет лежал на поднимающихся хлебах. По боковому проселку катилось облачко пыли. Оно двигалось так медленно, что без труда можно было догадаться: ползет трактор какого-то фермера. Повсюду заливались луговые жаворонки.
— Скорее всего, мы его обгоним, — сказал Джесси, — если поднажмем.
Мы погрузили собак и даже диски повесили на место, потому что так поступают джентльмены. «Де сото» рвался в путь, как рвется любой «де сото». Мы выжали на всю катушку, около восьмидесяти девяти, а под горку, может, и девяносто две. На такой скорости тормоза мало что дают, поэтому лучше уж доверять своему мастерству и резине.
Не знаю, обогнали ли мы Пса. Он, возможно, припарковался в каком-нибудь городке, а проезжая через городки, мы, разумеется, скорость сбрасывали, как и положено добрым соседям. С остановками поесть, отлить и размять ноги в Миннеаполис попали только после полуночи. Когда мы брали ключи от номера в мотеле, Картошка сонно бурчал, Чипс глядел с облегчением.
— Только не влюбись в кровать, — посоветовал Джесси. — Никакой чертов коммивояжер нас под
