Борт «Внятного» был для моряков роднее родного берега. Старпом даже похлопал рукой давно не крашеное военно-морской краской железо.

— Эй, на «Внятном», — словно и не было леденящего страха мгновение назад, проорал капитан Мухин, — смена пришла! Вахту сдавай.

В ответ он не услышал обычного «сколько ждать можно» — этой фразой его коллега по погранзаставе Забуйнов всегда встречал друзей.

С нехорошим предчувствием экипаж поднялся по штормтрапу на борт. Палуба была пуста. Мухин отдал приказ Стовбоде и Васильеву проверить судно. Искать долго не пришлось. Дверь на камбуз была задраена изнутри. Кок по праву хозяина загремел кулаком по железу. В ответ на камбузе раздалось шуршание и звон кастрюль.

— Эй, воины, что молчите? — чуть не приложив губы к железу, прокричал старпом.

— А кто спрашивает? — даже через переборку они узнали голос Михаила Забуйного. Сменщик капитана Мухина отличался почти театральным басом.

— Смена!

Заскрипел плохо смазанный запор, и в образовавшуюся щель показался длинный нос Михаила.

— Уф, и вправду! — дверь распахнулась, и на палубу выскочил, толкаясь, весь дежурный экипаж «Внятного» и бросился обнимать сменщиков, словно сто лет людей не видели.

— Чего попрятались, славяне?

— Ты бы посидел тут! Такое было!

— А что было? Можно подумать, мы с берега не видели. — Стовбода, дождавшись освобождения своей вотчины, нырнул в камбуз. Там, к сожалению, не было традиционного борща для смены.

— Как туман этот гадкий ушел, так и началось, — начал рассказ Забуйный. — Такое, блин морской!

— Что, покойнички с брига мучили? — Мухин старался иронией успокоить друзей.

— Да ты посмотри на хрень эту! — Забуйный ткнул пальцем в сторону брига.

— А то мы его не видели! Вон народ на берегу который день на ногах, не пускает чужаков. — Стовбода, выкарабкавшись из камбуза, включился в разговор.

— На, глянь, — совсем мрачно Забуйный протянул Мухину бинокль.

Мухин и раньше смотрел в бинокль на мерзкий корабль, но не отказался. Да и с катера было намного ближе. Покрутив рифленый барабанчик, он навел резкость. И, словно от удара, дернулся назад. Что-то страшное, черное и злое метнулось к нему с парусника. Нечто неопределенное и ужасное, готовое поглотить не только капитана, его друзей, его поселок, но и весь его мир.

— О, видишь! — Забуйный забрал бинокль. — Как глянешь на него раз, так и все.

— Вот что, мужики, давайте в шлюпку и на берег. — Мухин поспешил отправить домой уставший экипаж.

Никто не стал возражать. Когда экипаж катера уже отчалил, Васильев прокричал им вдогонку: «Мужики, дельфинов не бойтесь. Это мертвяки!». Чем сильно напугал своих друзей.

Убедившись через полчаса, что шлюпка добралась до берега благополучно, Мухин собрал команду на мостике.

— Значит так, я предлагаю эту сволочь отсюда гнать, — совсем не по-уставному сообщил он друзьям.

— Метлой, что ли, гнать? — невесело поинтересовался кок.

— А хоть и метлой! Гнать чем есть! — Капитан был зол. — Сколько можно? Хватит! Молчали долго, домолчались! Сидели, хвосты поджавши, а тут понаезжало умников! И пошло поехало! Присяга моя — ложь, язык мой — чужой, предки мои — оккупанты. Я тогда молчал, и все молчали. Думал, обойдется, лишь бы семью прокормить. Не прокормил! Все! Кто не хочет, может не идти. Спасплота хватит на всех.

— Ну, ты что? — Васильев обиделся. — Думаешь, что… Сам оставайся.

Стовбода просто молча кивнул, соглашаясь с Васильевым.

— Я так и знал, — тихо сказал Мухин и радостно закричал: — Подпалим этим сволочам задницу!

Фыркнул старенький дизель. Казалось, и он заскучал от давнего бездействия. Взвыла сирена, и кок, который по совместительству был еще и стрелком, ловко снял старый парусиновый чехол со скорострельной пушки на носу катера. Клацнул затвор, и маленький снаряд легко вошел в камору. Пушка, которую по старой памяти регулярно смазывали и чистили, оказалась в полной боевой готовности. Старпом пожарным топором перерубил якорный канат и, вернувшись на мостик, стал рядом с капитаном.

— Давай, — тихо сказал он. Мухин выжал газ до упора.

Катер, истосковавшись по волне, по задорной охоте в открытом море, ринулся в сторону черной туши врага. Столпившиеся на берегу жители поняли, что сейчас произойдет нечто невероятное. Все смотрели в море. Было наплевать уже и на лозунги, и на власти, и на приближающийся горным серпантином караван военных грузовиков с вооруженными стражами порядка. Впервые за все времена люди не убегали от корабля-призрака, а неслись к нему.

— Поможем нашим! — пискнула Нюра.

И впервые её призыв нашел отклик. Сельчане кинулись к своим лодкам, моторкам, водным мотоциклам и велосипедам, на которых они катали курортников. Через мгновение, когда катер прошел половину расстояния до парусника, малая флотилия была на воде и изо всех своих хилых сил неслась на помощь пограничникам.

— За родину!!! — кричала толстая Серафима. Она отстала от всех, с трудом крутя педали водного велосипеда.

Когда в прицеле пушки уже были видны узлы на стакселе Летучего Голландца, Стовбода проорал неуставное и дал первый залп. Не было слышно ни клацания автоматики пушки, ни звона вылетающих гильз — только задорные хлопки зарядов. Но кок видел, что стрельба не приносит никакого вреда кораблю, словно снаряды пролетают сквозь него или растворяются в его корпусе. Видел это и капитан Мухин.

— Прыгай!!! — закричал он старпому. — Уходите оба!

— Хрена им! — мичман и не подумал выполнять приказ. А кок сделал неприличный жест чужим.

Через несколько секунд на всей скорости катер влетел в лоснящийся борт. Сельчане, они все были на воде, увидели, как на мгновение и парусник, и катер окутались огненной сферой, словно солнце засияло среди бухты. Потом раздался оглушительный хлопок, и огненный шар исчез. Посреди бухты гордо стоял «Внятный». Стоял как хозяин и победитель. От чужака не осталось и следа. Только с неба падали куски тряпок, истлевших костей и обрывки парусов.

Жители поселка собрали потом весь этот мусор, положили его в ящики, оставленные на берегу чужаками, и сожгли.

Хороший писатель — мертвый писатель. А самый лучший писатель — тот, который умер больше пятидесяти лет назад. Аккурат после этой даты прекращает действовать авторское право, и его книги становятся общественным достоянием. В противном случае приходится платить авторские отчисления вдовам (а у большинства уважающих себя писателей вдова не одна, а две-три как минимум), детям и внукам. И даже если прямых наследников у писателя нету, обязательно найдется какой-нибудь муж падчерицы двоюродного племянника, жаждущий получить с интеллектуальной собственности хоть маленькую, но наличность.

Это, в общем-то, азы издательского дела. Правда, в конце прошлого века в сие издательское дело толпой ломанулись люди, азов не знающие и в упор не понимающие, почему каким-то там авторам нужно платить.

Но годы шли, пора первоначальной дикости миновала, значительная часть ломанувшихся исчезла, отмыв денежки или полностью их потеряв. А тем, кто остался, приходилось соблюдать хотя бы внешние