Резкий сигнал зуммера выбросил старпома из кресла, в котором он мирно дремал на капитанском мостике. Старпом Васильев с трудом сообразил, что звук шел от локатора, на котором он сушил свою майку. Локатор орал о том, что в зоне контроля появился кто-то неожиданный. Сдернув майку с экрана, старпом не увидел ничего странного на зеленоватом поле монитора. Истеричный сигнал тоже пропал.

«Да, надо прекратить сушить так белье, — подумал Васильев. — Так можно всю технику загубить».

Мичман помнил, что в случае тревожного сигнала надо что-то делать. Но все инструкции были переписаны государственным языком. Никто этого языка не знал. Вот и лежали все уставы боевой службы заброшенные в капитанском сейфе.

Старпому, мичману предпенсионного возраста, естественней было поверить в короткое замыкание от мокрого исподнего, чем в появление какого-нибудь нарушителя. Посему в бортовой журнал он ничего не записал, но майку досушил на вентиляционной решетке. Когда над морем и привязанным сторожевиком стали опускаться ранние крымские сумерки, раздался скрип весел в уключинах — шла смена. Мухин в двух словах сообщил прибывшим, что происшествий не случилось, а уха, наоборот, удалась. Приходилось спешить — после трехдневного сидения на корабле хотелось домой, да и со стороны Судака стал наползать туман, явление редкое в это время года. На весла сели мичман с коком, не капитану же грести. Если для кока это было простым физическим упражнением, то старпом страдал. В свои сорок Васильев был толстоват и ленив. Стовбода, зная физические кондиции мичмана, нарочно подстраивался под него, чтобы не перегружать. Несмотря на звание, Васильев был человеком порядочным и любимым сослуживцами за веселость духа. Капитан, устроившись на кормовой банке напротив команды, хмуро смотрел в туман, уже скрывший недалёкий берег. Внезапно старпом словно поперхнулся воздухом, неловко скользнув веслом по поверхности воды, бросил его и, открыв рот, стал тыкать рукой за спину капитана. Тот обернулся и увидел, как со стороны открытого моря из тумана тревожно просвечивает черная громада. Из пелены тумана, рассеянного вечерним солнцем, выдвигался парусник. Он был гигантский, и от его черных бортов, как из погреба, тянуло тысячелетним холодом. В абсолютной тишине он рассекал воду, и также безмолвно впереди него неслась стая дельфинов. Было в этом движении что-то неестественно страшное — и бешеные прыжки дельфинов, и бурун на носу, и раздутые паруса, черные и зловещие. Но при этом расстояние между шлюпкой и парусником не сокращалось. Еще мгновение — и туман, наплывая слева, скрыл парусник и его стражу.

— Боже праведный, — кок вернул к реальности всю команду, — это что за ерунда?

— Молчи, — почти не разжимая челюстей, произнес капитан, — это ОН.

Стовбода и Васильев налегли на весла, как олимпийцы. И пока шлюпка с разгону не врезалась в гальку бухты, никто не произнес ни слова.

Пограничная застава, затерявшаяся среди трех улочек приморского поселка, располагалась в здании бывшей школы. Все пограничники были местными жителями, что упрощало обеспечение службы. А забот у местных было немного. В сезон — принимать сотни отдыхающих, в межсезонье — скука и безделье. Но никакие коллизии не меняли жизнь городка, его облика и его убогих домиков-времянок. Для военных же разнообразие наступало только тогда, когда пограничный главком приезжал отдыхать на специально построенный объект — железный дом на скале недалеко от берега. Но сейчас, в начале мая, царила тишина. Сезон не наступил. Поэтому на пляже, куда причалила шлюпка, было совершенно пусто. Посидев немного в полном молчании, моряки разбрелись по домам.

С утра весь поселок обсуждал увиденное пограничниками. Как обычно, слухи летели впереди событий. Их невероятность усугублялась тем, что бухту до сих пор скрывал плотный, казалось, даже твердый туман. Он резко обрывался к берегу, как будто нарочно пряча море от любопытных глаз. В скверике у почты на бордюрах чахлого южного газона сидели тетки и живо обсуждали новости.

— К беде это! — сухощавая Галя, троюродная сестра Стовбоды, была пессимистична. — Сколько тут живу, не припомню такого.

— А чего же «к беде»? — Нюра в давние времена была заместителем парторга и по привычке пыталась вселить в народ оптимизм. — Что такого страшного? Ну, пригрезилось мужикам в тумане невесть что…

— Не грезилось такое раньше никому и никогда, — веско возразила Галя. — А все, что случается у нас в стране — к беде!

— А шо было, шо было? — Толстая Серафима, только подошедшая на традиционное место сбора сплетниц, еще была не в курсе.

— А то! — зло и веско сообщила Галя. — Морок в бухте. Скоро всему миру конец придет! Вот как туман уйдет, так он и придет! Спички покупать надо! И соль!

Сима не стала уточнять, почему именно спички и почему именно конец света, и быстро потрусила к магазинчику. Наверное, за солью. А тетки продолжали судачить. О призраке, о том, что все хуже и хуже, о том, что новые власти украли уже последнее. Они даже не заметили, как у скверика остановился лимузин сельского головы. Несмотря на то, что по узким улочкам пятнадцатиметровый свадебный лимузин мог ездить только вперед и назад, не имея возможности развернуться, председатель расставаться с ним не хотел. Купил он его за трехгодичный бюджет поселка и доставил на специальной платформе из города.

— О чем базарим, дамы? — председатель подошел к теткам. Был он по последнему велению политической моды в оранжевых штанах из кримплена и вышиванке. — Опять начальству косточки перемываем?

— Ой, Аскерович, и не говори! — Нюра по привычке поспешила отчитаться перед начальством. — Глупость одна! Грезится всякое народу, а это подрывает настрой у населения…

Председателя звали Арутюн Оскарович Акикян. Но величали его почему-то не иначе как Аскерович.

— Что грезится? Водка дешевеет? — председатель громко заржал над своей шуткой.

— Дождешься от вас! Только цены повышать можете, — Галя была не только сплетница, но и отчаянный борец за справедливость. Потому и дружила с Нюрой. — Призрак в бухте видели!

— Призрак бродит по Европе… — пробормотал начальник. Он не помнил, откуда цитата. В школе он учился плохо. Однако политический рефлекс сработал. — Дуры вы, бабы!

Не считая достойным далее общаться с подданными, Арутюн Оскарович отправился к своему лимузину. Когда он уже умостился в салоне машины, раздался звонок сотового телефона.

Если бы тетки в скверике могли видеть сквозь тонированные стекла, то заметили бы, как председатель попытался встать по стройке «смирно» внутри машины.

— Слушаю, тов… гос… панша министр… премьер-министр! Так точно!

Поговорив с высоким начальством и хлебнув шампанского (обычного для этой местности напитка), Аскерович ринулся назад к теткам.

— Так! Прекратить сплетни! — Акикян был напуган до чрезвычайной ответственности. — Слухи не распускать! Работать!

— А рабочие места где? — в спор вступила коммунистка Нюра. — Сами безработицу устроили.

— Не будем дискутировать! Малч-а-а-а-ть! — председатель сорвался на крик. — Не было никакого призрака! Нам из-за границы спецгруз везут для развития местности, а вы тут народ мутите!

Акикян, поорав, скрылся в своем лимузине, и тот задом покатил к бывшему сельсовету, у входа в который красовалась табличка с надписью: «Городская голова». Жители по этому поводу веселились и для смеха давали каждому официальному зданию в поселке названия других частей тела.

— Сволочь наш председатель! — веско резюмировала Галина. — Как прислали этого вора, так и пошло наперекосяк. Вон, все пансионаты закрыл, работать негде. На завод чужих возят, всю землю продал бандитам. А нам продавать нельзя по закону. Эх, быть беде!

Нюра согласно кивала головой.