плавным, смазанным движением.

Кнут, который он держал в руке, резко щелкнул и кончиком взметнул из канавы окурок сигареты. Полетели ошметки табака.

Мгновение затянулось. Рик Хурадо, наблюдая за лицом Вэнса, где явственно боролись ярость и трусость, увидел, как Вэнс заморгал, и понял, кто победил. Шериф разжал кулак. Рука повисла вдоль тела, и он всплеснул ею, как сломанным крылом.

– Нет, Зарра, – откликнулся Рик, уже спокойным тоном. – Все нормально, мужик.

– Я так, проверить. – Карлос «Зарра» Альхамбра намотал кнут на правую руку и уселся на ступеньки крыльца, вытянув длинные ноги.

Вэнс увидел еще двух мексиканских парней, идущих к нему по Второй улице. Поодаль, там, где в неразберихе камней и полыни улица заканчивалась тупиком, у края тротуара стоял и наблюдал за шерифом еще один парнишка. У него в руке был ломик.

– У тебя есть, что еще сказать? – поторопил Рик.

Вэнс ощутил на себе сотни глаз, глядящих из окон дрянных домишек. Он знал: тут ему не выиграть никак, вся Окраина – это огромный Кортес-парк. Вэнс тревожно взглянул на панка с кнутом, понимая, что этой проклятой штуковиной Зарра Альхамбра способен выбить глаз ящерице. Он ткнул толстым пальцем Рику в лицо.

– Я тебя предупреждаю! Чтоб после захода солнца никаких Гремучек в Инферно не было, слышишь?

– Э? – Рик приложил руку к уху.

На другой стороне улицы расхохотался Зарра.

– Заруби себе на носу! – сказал Вэнс и сел в патрульную машину. – Заруби себе на носу, умник! – крикнул он, как только дверца закрылась. Полоска на ветровом стекле приводила шерифа в ярость, и он включил дворники. Ручеек превратился в грязное пятно. До него донесся их смех, и лицо Вэнса запылало. Он дал задний ход, быстро доехал по Второй улице до Республиканской дороги, резко развернул машину и с ревом помчался через мост в Инферно.

– Большой начальник! – гикнул Зарра. Он поднялся. – Надо было вмазать ему по толстому заду, а?

– В другой раз. – Сердце Рика колотилось уже не так сильно; во время стычки с Вэнсом оно стучало, как сумасшедшее, но парнишка не посмел выказать и тени страха. – В следующий раз можешь отстегать его по первому классу. Можешь разбить ему яйца.

– Ха-ррр-рашо! Круши, мужик! – Зарра, салютуя, выбросил левый кулак кверху в приветствии Гремучих Змей.

– Круши. – Рик неохотно вернул приветствие. Он увидел приближающихся Чико Магельяса и Пити Гомеса, выступавших задорно и важно, как если бы под ногами лежал не потрескавшийся бетон, а чистое золото. Они направлялись на угол, чтобы успеть на школьный автобус. – Потом, – сказал он Зарре, поднялся по ступенькам и вошел в коричневый дом.

Задернутые занавески не пропускали внутрь солнечный свет. Там, где на серые обои падало солнце, они выгорели и стали бежевыми, а на стенах висели в рамках изображения Иисуса на фоне черного бархата. В доме пахло луком, тортильей и бобами. Половицы под ногами Рика страдальчески застонали. Он прошел коротким коридором к двери возле кухни и легонько постучал. Ответа не было. Он несколько секунд подождал и постучал еще раз, гораздо громче.

– Я не сплю, Рикардо, – ответил по-испански слабый голос немолодой женщины.

Затаивший было дыхание Рик выпустил воздух из легких. Он знал: однажды утром он подойдет к этой двери, постучится и не получит ответа. Но не сегодня. Рик отворил дверь и заглянул в спаленку, где были задернуты занавески и электрический вентилятор месил тяжелый воздух. В комнате стоял запах, напоминающий фиалки на грани гниения.

На кровати под простыней лежала худенькая пожилая женщина. Седые волосы рассыпались по подушке кружевным веером, смуглое лицо сплошь покрывали глубокие трещинки и морщинки.

– Я ухожу в школу, Палома, – теперь Рик говорил нежно и внятно, совсем не так, как только что на улице. – Тебе что-нибудь принести?

– Нет, грасиас. – Старуха медленно села и сухощавой рукой попыталась поправить себе подушку, но Рик был тут как тут и помог. – Ты сегодня работаешь? – спросила она.

– Си. Буду дома около шести. – Три дня в неделю Рик после школы работал в магазине скобяных товаров и, позволь ему мистер Латтрелл, работал бы дольше. Но получить работу было трудно, да и за бабушкой требовался присмотр. Каждый день кто-нибудь из добровольного церковного комитета приносил ей ленч; соседка, миссис Рамирес, время от времени забегала взглянуть, как она, да и отец Ла-Прадо тоже часто заходил, но Рик не любил надолго оставлять бабушку одну. В школе он терзался страхом, что Палома может упасть, сломать бедро или спину и лежать, страдая, в этом жутком доме, пока он не придет домой. Но без денег, которые он получал в магазине, обойтись было нельзя, как ни крути.

– Что за шум я слышала? – спросила Палома. – Какая-то машина гудела. И разбудила меня.

– Ничего. Просто кто-то проезжал мимо.

– Я слышала, кричали. На этой улице слишком шумно. Слишком беспокойно. Когда-нибудь мы будем жить на тихой улице, правда?

– Правда, – ответил он и погладил тонкие седые волосы бабушки той же рукой, что взлетала вверх в салюте.

Она потянулась вверх, схватив Рика за руку.

– Будь сегодня хорошим мальчиком, Рикардо. Учись хорошо, си?

– Постараюсь. – Он заглянул бабушке в лицо. Бельма на глазах были бледно-серыми, и Палома почти ничего не видела. Ей был семьдесят один год, она перенесла два микроинсульта и до сих пор сохранила большую часть зубов. Паломой – голубкой – ее прозвали за то, что она рано поседела. Настоящее имя, имя мексиканской крестьянки, было практически непроизносимо даже для внука. – Я хочу, чтобы ты сегодня была осторожна, – сказал он. – Поднять занавески?

Она покачала головой.

– Слишком светло. Но после операции мне будет хорошо. Тогда я все буду видеть – даже лучше, чем ты!

– Ты и так видишь все лучше меня, – Рик нагнулся и поцеловал ее в лоб. И опять почувствовал запах умирающих фиалок.

Ее пальцы наткнулись на один из кожаных браслетов.

– Опять эти штуки? Почему ты их носишь?

– Просто так. Мода такая, вот и все. – Он отнял руку.

– Мода. Си. – Палома слабо улыбнулась. – А кто завел такую моду, Рикардо? Может, кто-то, кого ты не знаешь и кто тебе совсем не понравился бы. – Она постукала себя по голове. – Вот чем пользуйся. Живи по своей моде, не по чужой.

– Легко сказать.

– Я знаю. Но только так можно стать мужчиной, а не чужим эхом. – Палома повернула голову к окну. По краю занавесок просачивался резкий свет, от которого заболела голова. – Твоя мать… Она стала модницей, – тихо сказала Палома.

Этим она застала Рика врасплох – о матери Палома не упоминала давным-давно. Он ждал, но старуха больше ничего не сказала.

– Почти восемь. Я лучше пойду.

– Да. Лучше иди. Ты же не хочешь опоздать, мистер Старшеклассник.

– Приду в шесть, – сказал Рик и пошел к двери, но прежде, чем выйти из комнаты, быстро оглянулся на хрупкий силуэт в кровати и сказал, как делал каждое утро перед уходом в школу:

– Я тебя люблю.

И она ответила, как отвечала всякий раз:

– А я тебя – в два раза сильнее.

Рик закрыл за собой дверь спальни. Возвращаясь коридором, он сообразил, что слов бабушки «в два раза сильнее» хватало ему, когда он был ребенком; но за стенами этого дома, в мире, где солнце стучит