лапу. Время от времени он смотрел на лес с тоской и любовью, которых я не мог больше вынести. Я остановился перед дверью загона. Задвижка в моей руке была холодна.

Рибель был моей собакой. Моей собакой.

На заднем крыльце вспыхнул свет. Заспанный отец спросил:

— Кто это тут кричал, Кори?

Торопливо выкручиваясь, я ответил, что услышал, как кто-то возится в мусорных бачках. События последних недель лишили меня возможности свалить всю вину на Люцифера, потому что несчастная обезьянка погибла. В начале октября ее выследил и застрелил из дробовика Джазист Джексон. Заряд крупной дроби буквально разнес Люцифера в клочья. Люцифер, видите ли, повадился лакомиться спелыми тыквами с участка Джексонов. За тыквами ухаживала жена Джазиста, и тот не смог простить такое ночному грабителю. Я сказал, что в наших бачках, наверное, хозяйничал опоссум.

Утром за завтраком я не смог проглотить ни кусочка. В школе мой сандвич с ветчиной так и остался нетронутым. Дома за обедом я долго ковырял вилкой бифштекс, но так и не решился его отведать. Мама пощупала ладонью мой лоб.

— Голова нормальная, температуры нет, — сказала она, — но вид у тебя все равно какой-то скислый. Что с тобой, Кори? Мама всегда говорила «скислый», на манер южан.

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — ответил я. — Кажется.

— В школе все в порядке? — спросил отец.

— Да, сэр.

— Брэнлины больше не пристают?

— Нет, сэр.

— Но что-то все-таки случилось, верно? — продолжила допрос мама.

Я ответил им молчанием, говорить было нечего. Родители читали мои мысли с такой же легкостью, как проезжающий по дороге читает сорокафутовый транспарант «ПОСЕТИТЕ РОК-СИТИ».

— Хочешь поговорить?

— Я…

Подняв голову, я поглядел на нашу старую кухонную люстру, такую уютную и привычную. За окном на улице стояла темень. Ветер шелестел ветвями вязов, лик луны скрылся за облаками.

— Я натворил тут кое-что, — продолжил я, торопясь выговориться прежде, чем слезы стиснут мне горло и зальют щеки, — кое-что плохое.

Я рассказал родителям, как вымолил для Рибеля жизнь и прогнал от него смерть и как теперь об этом сожалею. Я поступил необдуманно и дурно, потому что смерть для Рибеля, страдавшего от невыносимых ран, стала бы избавлением. Если бы я запомнил Рибеля таким, каким он был, веселым и игривым, с радостными блестящими глазами, так было бы лучше для всех, а теперь мне осталось лишь полумертвое тело, в котором теплилась жизнь лишь благодаря моему эгоизму. Мне было жаль, что все так вышло, я хотел бы повернуть время назад, но это было не в моей власти. Я поступил дурно, и теперь мне было ужасно стыдно.

Пальцы отца все крутили и крутили чашку с кофе. Это помогало ему сосредоточиться, разобраться во всем, все разложить по полочкам, когда о стольком нужно было подумать.

— Я понимаю тебя. — Никаких других слов я не ждал от него с большим восторгом. — К счастью, в этом мире нет ничего такого, что нельзя исправить. Все, что для этого нужно, это наше желание. Хотя иногда это дается с большим трудом. Иногда для того чтобы исправить ошибку, нужно многим поступиться, вытерпеть боль, и тем не менее ты все равно должен сделать это, потому что иного пути нет.

Взгляд отца остановился на мне.

— Ты знаешь, что нужно сделать? Я кивнул:

— Нужно отвести Рибеля обратно к доктору Лизандеру.

— Я тоже так думаю, — кивнул отец.

Мы решили, что на следующий день так и сделаем. Той же ночью, в поздний час, я достал кусок гамбургера, который припас для Рибеля. Этот гамбургер порадовал бы всякую собаку. Я от души надеялся, что Рибелю понравится мясо, но он только понюхал гамбургер и снова, отвернувшись, уставился в лес, будто дожидаясь кого-то, кто вот-вот должен был оттуда появиться.

У моей собаки с недавних пор появился другой хозяин. Я немного посидел вместе с Рибелем, ежась на холодном ветру, пронизывавшем до костей и его, и меня. Где-то в глубине горла у Рибеля зарождался и умирал тихий скулящий звук. Я гладил его по голове, и он позволял мне делать это, но на самом деле находился где-то далеко. Я вспоминал, каким он был веселым щенком, сколько в нем было безудержной энергии, как неутомимо гонял он желтый мяч с маленьким колокочьчиком внутри. Я вспоминал, как мы частенько гонялись друг за другом и, как истинный джентльмен-южанин, Рибель всегда уступал победу мне. Я вспоминал, как мы вместе летали летом над холмами. Все это теперь хранилось лишь в моей памяти, но, несмотря на это, было гораздо правдивей самой правдивой правды. Я поплакал. Да что там, я ревел как корова.

Потом, поднявшись на ноги, я повернулся к лесу.

— Ты здесь, Карл? — спросил я. Конечно, никто не ответил мне. Карл всегда был очень стеснительным мальчиком.

— Я согласен отдать тебе Рибеля, слышишь, Карл? — сказал тогда я. — Ты слышишь меня?

Ответа не было. Но Карл слышал меня, я знал это точно.

— Можешь прийти и забрать его, слышишь, Карл? Я хочу, чтобы у Рибеля был настоящий хозяин, которого он будет любить.

В ответ тишина. Молчаливая, внимательная тишина.

— Рибель любит, когда его чешут за ухом, — продолжил я. — Карл? — снова позвал я. — Ты ведь сумел пережить тот пожар, верно? И выжил? А Рибель… он тоже станет таким, как был раньше?

Только шелест ветра в ответ. Шелест ветра — и все, больше ничего.

— Я ухожу, — сказал тогда я. — И больше сегодня не буду выходить.

Сказав это, я оглянулся на Рибеля. Он не сводил взгляд с леса и время от времени тихо вилял хвостом.

Я вернулся в дом, тщательно запер за собой дверь и выключил на крыльце свет.

Далеко за полночь меня разбудил счастливый лай Рибеля. Я не стал подниматься с кровати, потому что знал, что увижу, если выйду на заднее крыльцо и взгляну на собачий загончик. Лучше пускай они познакомятся друг с другом наедине, я не стану их беспокоить. Я перевернулся на другой бок и снова погрузился в сон.

На другой день, когда мы снова приехали к ветеринару, отец и доктор Лизандер позволили мне немного побыть с Рибелем. Они знали, что нам нужно попрощаться. Он облизал мне лицо своим холодным языком. Я погладил его по изуродованной голове и почесал за остатками уха, понимая, что это не может продолжаться вечно. Доктор Лизандер уже приготовил форму, которую нужно было подписать, прежде чем все будет кончено, и отец держал наготове ручку, которой я должен был поставить свою решительную подпись.

— Отец? — спросил я. — Рибель ведь мой пес? Мой отец все понял.

— Да, по-другому и быть не может, — ответил он и протянул мне ручку.

И я подписал Дело № 3432, и, оставив его на столе доктора, мы с отцом уехали домой, а Рибель остался у дока Лизандера. Когда мы вернулись, я сходил в сарай взглянуть на собачий загончик. Он показался мне ужасно маленьким.

Уходя из сарая, я оставил дверь загончика открытой.

В конце октября отец купил мне велосипедную проволочную корзину, которую мы прикрепили к Ракете. Поначалу мне казалось, что велик с корзиной — это круто. Так продолжалось до тех пор, пока мне не дали понять, что корзина нужна для того, чтобы выполнять разные мамины распоряжения и помогать ей. Примерно в то же время мама прилепила к доске объявлений у церкви бумажку, в которой было написано, что у Мэкинсонов всегда можно купить свежую домашнюю выпечку, сдобу, торты, пирожные и прочее. Точно такое же объявление мама повесила у парикмахерской. Вскоре начали поступать первые заказы, и не