— Надеюсь, не будут.
— А я надеюсь, что будут, — сказал Гратидий, едва не плача. — Если они решат сдаться, я останусь ни с чем. Мне ненавистна сама мысль о покорном подчинении Цезарю!
Катон не ответил. Он не сводил глаз со спорящих горожан.
Решение приняли быстро: Утика попросит прощения.
— Верьте мне, — сказал Катон, — это лучший выход из положения. Хотя я и не люблю Цезаря больше, чем все вы, вместе взятые, он милосердный человек. Он был милосердным с самого начала этого печального предприятия. Никто из вас не пострадает, никто ничего не лишится.
Некоторые из трехсот старейшин все же решили бежать. Катон обещал организовать для них транспорт из кораблей, принадлежавших республиканцам.
— Вот и все, — вздохнув, сказал он, входя с Гратидием и своим сыном в столовую.
Вошел Статилл, чем-то напуганный.
— Налей мне вина, — велел Катон своему управляющему Прогнанту.
Присутствующие застыли, удивленно глядя на хозяина дома, который взял в руки глиняный кубок.
— Я выполнил свою задачу, почему бы не выпить? — спросил он, отпил немного, и его чуть не вытошнило. — Удивительно! Мне разонравилось пить!
— Марк Катон, у меня новости, — сказал Статилл.
В это мгновение внесли еду: свежий хлеб, масло, жареную курицу, салаты и сыры, поздние фрукты.
— Тебя не было все утро, Статилл, — сказал Катон, вгрызаясь в куриную ножку. — Как вкусно! И что же так напугало тебя?
— Конница Юбы грабит окрестности Утики.
— Другого я и не ожидал. А теперь сядь и поешь.
На следующий день пришло сообщение, что Цезарь быстро приближается и что Юба ушел к Нумидии. Катон наблюдал из окна, как депутация от трехсот старейшин выезжает из города для переговоров с победителем, затем посмотрел на гавань. Там суетились беглецы и солдаты, спешащие сесть на корабли.
— Сегодня вечером мы устроим пирушку. Только втроем, я думаю. Гратидий хороший человек, но ему не нравится философия.
Он сказал это так весело, что Катон-младший и Статилл в изумлении переглянулись. Неужели он действительно радуется тому, что выполнил свою задачу? Что же тогда он будет делать теперь? Сдастся Цезарю? Нет, это немыслимо. И все же он не приказывает паковать свои немногие вещи и книги, не пытается обеспечить себе место на корабле.
В благоустроенном доме префекта, фасад которого выходил на главную площадь, имелась просторная ванная комната. Днем Катон приказал наполнить ванну и долго лежал в ней, отмокая и с наслаждением смывая с себя походную грязь. К тому времени, как он вышел из ванной комнаты, в столовой все было готово. Двое гостей уже возлежали на ложах. Катон-младший — на правом, Статилл — на левом. Среднее ложе пока пустовало, там должен был возлечь сам Катон. Когда он вошел, Катон-младший и Статилл уставились на него, открыв рты.
Длинные волосы и борода исчезли. На вошедшем была сенаторская туника с вертикальной широкой пурпурной тесьмой.
Он выглядел великолепно, словно бы сбросив несколько лет, хотя рыжина из волос куда-то девалась. Зато они были аккуратно причесаны, как когда-то. Многомесячное воздержание от возлияний вернуло его серым глазам прежний блеск, не осталось никаких следов пьяного помутнения.
— Как я голоден! — воскликнул он, занимая свое место на lectus medius. — Прогнант, неси еду!
Невозможно было грустить, слишком уж заразительной была веселость Катона. Прогнант принес великолепное тонкое красное вино, Катон попробовал его, похвалил и время от времени прикладывался к своему кубку.
Когда на столе осталось только вино, два сорта сыра и виноград, а все слуги, кроме Прогнанта, ушли, Катон повозился на ложе, облокотился на валик и глубоко вздохнул с удовлетворением.
— Мне не хватает Афенодора Кордилиона, — сказал он, — но ты должен заменить его, Марк. Что Зенон считал реальным?
«О, я снова в школе!» — подумал Катон-младший и ответил автоматически:
— Материальные вещи. Вещи, которые цельны.
— Мое ложе цельно?
— Да, конечно.
— Бог — целен?
— Да, конечно.
— Считал ли Зенон душу цельной?
— Да, конечно.
— Что появилось прежде всего?
— Огонь.
— А после огня?
— Воздух, вода и земля.
— Что должно случиться с воздухом, водой и землей?
— В конце цикла они должны стать огнем.
— Душа — это огонь?
— Зенон так считал, но Панеций не соглашался.
— У кого еще помимо Зенона с Панецием мы можем найти рассуждения о душе?
Катон-младший стал вспоминать, посмотрел на Статилла, не получил подсказки и вновь с растущим испугом уставился на Катона.
— Можно найти у Сократа в пересказе Платона, — дрогнувшим голосом сказал Статилл. — Критикуя Зенона, он считал Сократа истинным стоиком. Материальное благополучие не интересовало Сократа. Он был равнодушен к жаре, к холоду, к зову плоти.
— Где рассуждается о душе? В «Федре» или в «Федоне»?[1]
Шумно выдохнув, Статилл ответил:
— В «Федоне». Там Платон излагает, что сказал Сократ своим друзьям, перед тем как осушить чашу с болиголовом.
Катон засмеялся, раскинул руки.
— Все хорошие люди — свободны, а все плохие — рабы! Рассмотрим парадоксы!
О душе, казалось, забыли, разговор коснулся любимой темы Катона. Статилл должен был отстаивать точку зрения эпикурейца, Катон-младший — точку зрения перипатетика, последователя Аристотеля, а Катон, верный себе, оставался стоиком. Аргументы сыпались со всех сторон, перемежаясь смехом и быстрым обменом посылками, уже так хорошо известными, что их парировали автоматически.
Послышался отдаленный раскат грома. Статилл поднялся и пошел взглянуть в южное окно на горы.
— Идет гроза, — сказал он и добавил тише: — Просто ужасная.
Он снова опустился на ложе, чтобы изложить эпикурейскую точку зрения на свободу и рабство.
Вино стало действовать на Катона. Сам он этого не замечал, но внезапно в приступе ярости выбросил свой кубок в окно.
— Нет, нет, нет! — заревел он. — Свободный человек, соглашающийся на рабство в любой его форме, уже плохой человек. Так-то вот! Мне все равно, что им владеет: похоть, еда, вино, пунктуальность, деньги. Раб всегда плох. В нем сидит зло! Дьявол! Его душа оставит тело настолько грязной, что под тяжестью этой грязи будет опускаться все ниже и ниже, пока не попадет в Тартар, где и останется навек, навсегда! Только душа хорошего человека воспаряет в эфир, в царство Бога! Не богов, а именно Бога! Хороший человек никогда не поддастся никакой форме рабства! Никакой! Никакой!
Статилл с трудом поднялся и сел рядом с Катоном-младшим.
