Требеллия, которые имели наглость наложить вето на его законопроект на первом же собрании, которое он созвал для его обсуждения. Собрание за собранием Поллион и Требеллий упорно налагали вето.
Долабелла порылся в памяти, опять вспомнил Клодия и вывел на улицы банды хулиганов. Затем по Римскому Форуму прокатилась волна бесчинств, призванная вынудить Поллиона и Требеллия отправиться в добровольную ссылку. Но это не сработало. Они остались на Форуме, они остались на ростре, они не сдались. Вето, вето, вето. И никакого аннулирования долгов.
Наступил март, а патовая ситуация все тянулась. До сих пор Долабелла держал своих уличных громил под контролем, но было ясно, что надо бы отпустить поводок. Зная Антония, Долабелла хорошо понимал, что у того долгов еще больше. Следовательно, и ему очень нужен этот злосчастный закон.
— Но дело в том, мой дорогой Антоний, что я не могу заставить моих ребят поднять серьезную бучу, пока заместитель диктатора находится в Риме, — объявил Долабелла после распития пары ведер вина.
Курчавая рыжая голова Антония опустилась. Он громко рыгнул и ухмыльнулся.
— Долабелла, легионы вокруг Капуи и впрямь неспокойны, поэтому я действительно должен поехать туда и разобраться, в чем, собственно, дело. — Он вытянул губы, прижал их к кончику носа. Эта гримаса давалась ему легко. — И ситуация может показаться мне настолько серьезной, что я там застряну на… хм… то время, какое тебе понадобится, чтобы провести свой закон.
Итак, они договорились. Антоний поехал в Капую — официально, как заместитель диктатора, а Долабелла устроил погром на Римском Форуме. Хулиганы сильно избили Поллиона и Требеллия, таскали их по Форуму, немилосердно колотили дубинками. Но как и других плебейских трибунов, их не удалось запугать. Каждый раз, когда Долабелла созывал Плебейское собрание, Поллион и Требеллий приходили, чтобы наложить вето, демонстрируя синяки и повязки. Их громко приветствовали. Завсегдатаям Форума нравились храбрые люди, а бандиты — нет.
К сожалению, Долабелла не мог позволить своим громилам убить или забить до полусмерти этих упрямцев. Как-никак они люди Цезаря, а Цезарь вернется. И он против всеобщего аннулирования долгов. А Поллион ему особенно дорог, ведь он был с Цезарем, когда тот переходил Рубикон, и вроде бы пишет историю последних двадцати лет римской жизни.
Чего Долабелла не ожидал, так это активного протеста сената. В дни уличной смуты на его заседания мало кто приходил. Кворума там практически не было никогда, и Долабелла напрочь забыл о правительстве Рима. А что сделал Ватия Исаврик? Он набрал-таки кворум и заставил почтенных отцов принять senatus consultum ultimum! Закон, вводящий чрезвычайное положение, во всем равносильное военному. И никому иному, как Марку Антонию, было поручено покончить с насилием в Риме. А тому надоело полугодовое напрасное ожидание. Даже не подумав предупредить Долабеллу, он привел на Форум десятый легион и приказал унять хулиганов. Несчастные завсегдатаи Форума оказались в эпицентре резни. А каких именно людей казнил после Антоний, Долабелла понятия не имел. Он мог только догадываться, что солдаты Антония просто похватали первых встречных, пока не набрали пятьдесят человек. С улиц Велабра, разумеется, где проживали торговцы. Антоний хоть и мясник, но патриций, он никогда не решится тронуть своих.
А теперь Цезарь вернулся. И Публия Корнелия Долабеллу вызвали в Общественный дом, к диктатору Рима.
Звание великого понтифика обязывало Цезаря жить в государственном здании, принадлежащем Риму. Улучшенное и расширенное сначала великим понтификом Агенобарбом, а потом великим понтификом Цезарем, это огромное строение находилось в самом центре Римского Форума и было разделено. На одной его половине жили шесть весталок, на другой — великий понтифик. Весталки были в ведении главного жреца Рима, и потому он их опекал. Они жили не как затворницы, но их девственность служила залогом благополучия Рима, притягивала к нему удачу, и об этом помнили все. Приняв посвящение лет в шесть или семь, весталка блюла свой обет тридцать лет, затем ее освобождали от него. Она уходила в мир и даже, если хотела, могла выйти замуж. Как сделала, например, Фабия, выйдя замуж за Долабеллу. Религиозные обязанности этих жриц не были обременительными. Но имелись у них и светские обязательства, ибо весталки являлись хранительницами завещаний всех римских граждан. Ко времени возвращения Цезаря в Рим у них накопилось более трех миллионов таких документов. Все они были аккуратно подшиты, пронумерованы, размещены по районам, ибо их составляли даже беднейшие жители Рима. Вручив весталкам свое завещание, гражданин твердо знал, что оно никуда теперь не денется и что никто к нему не прикоснется, пока он не умрет и к жрицам Весты не придет человек, облеченный правом официально утвердить его волю.
Так что когда Долабелла явился к Общественному дому, он пошел не на половину весталок и не в храм (в Общественном доме, естественно, имелся храм), над чьим входом красовался новый роскошный фронтон, а поскребся в дверь личных покоев главного жреца Рима.
Все старики времен инсулы Аврелии в Субуре уже умерли, включая Бургунда и его супругу Кардиксу, но их сыновья и невестки остались при Цезаре, на хозяйстве. Третьим из них по рангу и возрасту был Гай Юлий Трог. Он приветствовал посетителя легким поклоном, но все равно смотрел сверху вниз, и рослый, всегда выделявшийся в любом обществе Долабелла едва ли не в первый раз ощутил себя карликом.
Цезарь был в своем кабинете, одетый как великий понтифик, при всех регалиях. Долабелла знал, что это важное обстоятельство, но не очень-то понимал, каким боком оно ему выйдет. Эти пурпурные и алые полосы на тоге и на тунике, этот покрытый золотом потолок, золотые карнизы… Множество горящих ламп, хотя в окно льется свет… Великолепное жреческое одеяние словно бы повторяло цветовой спектр обстановки.
— Сядь, — коротко сказал Цезарь, положил свиток, который читал, и пригвоздил Долабеллу к месту своим ужасным, холодным, пронзительным, почти нечеловеческим взглядом. — Что ты можешь сказать в свое оправдание, Публий Корнелий Долабелла?
— Что ситуация вышла из-под контроля, — честно сказал визитер.
— Ты набрал банды, чтобы терроризировать город.
— Нет, нет! — со всей убедительностью возразил Долабелла, широко открывая невинные голубые глаза. — Правда, Цезарь, вовсе не я их организовал! Я только вынес на рассмотрение проект закона о списании всех долгов. И как только я сделал это, обнаружилось, что в Риме очень много людей с большими долгами. Мой законопроект собирал сторонников, как снежный ком, катящийся с холма Виктории.
— Если бы ты не предложил столь безответственный законопроект, Публий Долабелла, этот ком никогда бы не вырос, — сурово сказал Цезарь. — Неужели твои долги так велики?
— Да.
— Значит, твой законопроект чисто эгоистический?
— Честно говоря, да.
— А тебе не приходило в голову, Публий Долабелла, что два плебейских трибуна, выступившие против твоего предложения, не дадут тебе провести его?
— Да, конечно.
— В таком случае что ты должен был сделать как плебейский трибун? Каковы обязанности трибуна?
Долабелла удивился.
— Обязанности?
— Я понимаю, что твое патрицианское происхождение не дает тебе вникнуть в заботы каких-то плебеев, Публий Долабелла, но ведь у тебя уже есть небольшой политический опыт. Ты должен бы знать, что надо делать, когда тебе так упорно противостоят. Что же?
— Э-э… я не знаю.
Стальные глаза не мигали. Они ввинчивались в глаза Долабеллы, как два сверла.
— Настойчивость — качество, достойное восхищения, Публий Долабелла, но не в бесконечном своем варианте. Когда двое твоих коллег отвергают твое предложение на всех собраниях в течение трех месяцев, вопрос ясен: оно неприемлемо, его надо снять. Но ты мучаешь всех уже десять месяцев! И бесполезно сидеть тут с видом кающегося ребенка. Уличные банды организовал, возможно, не ты, это до тебя сделал Клодий, но раз уж они существовали, ты решил их поднять. И стоял в стороне, когда избивали твоих коллег, кстати неприкосновенных по статусу. Марк Антоний сбросил с Тарпейской скалы двадцать римлян, твоих
