никакого таланта. Я прав?
— Да, Секст, ты прав. Всегда сверяйся со своим сердцем. Оно тебя не подведет.
За два рыночных интервала в Утике установился новый, военный ритм жизни, и это вроде бы нравилось городу. Но потом в дом возле порта пришел Луций Гратидий, чем-то обеспокоенный.
— Что-то происходит, Марк Катон, — сказал он.
— Что?
— Моральный дух парней не так высок, каким должен бы быть. Моя молодежь приуныла, считает, что все наши усилия напрасны. Поговаривают, что Утика втайне симпатизирует Цезарю и что в ней деятельно работают его эмиссары. — Он помрачнел. — А наш нумидийский друг, царь Юба, будто бы до такой степени уверовал в это, что собирается взять Утику штурмом и покарать всех изменников. Но я думаю, что именно Юба и распускает все эти слухи.
— Ага! — воскликнул Катон, вскакивая. — Я целиком согласен с тобой! Да, Гратидий. Это Юба мутит здесь воду, а не какие-то мифические сторонники Цезаря. Его цель — заставить Метелла Сципиона уступить свое место ему. Нумидиец хочет командовать римлянами! Ничего, я его урезоню! Вот ведь наглец!
Разгневанный Катон поспешил в Карфаген, во дворец, где некогда царевич Гауда, претендент на нумидийский трон, хандрил и хныкал, пока Югурта воевал с Гаем Марием. Здание более грандиозное, чем резиденция губернатора в Утике, отметил он, слезая с двуколки, запряженной двумя мулами. На нем была toga praetexta с пурпурной каймой, с безукоризненно уложенными складками. Впереди шесть ликторов в алых туниках, с топориками в фасциях — знак больших полномочий. Следом за ними Катон прошел во дворец, коротко, по-хозяйски кивнув оторопевшей охране.
«Все-таки каждый раз это срабатывает, — подумал он. — Один взгляд на ликторов, на топорики, на белую с пурпуром тогу — и даже стены Илиона готовы упасть».
Во дворце было просторно и пусто. Катон приказал ликторам ожидать его в вестибюле, а сам прошел дальше, в глубину здания, обставленного с тошнотворной, непозволительной роскошью. Неправомерность вторжения в личные покои Юбы его ничуть не смущала. Юба нарушил mos maiorum, он был преступник, и больше никто.
Царь возлежал на ложе в просторной комнате с действующим фонтаном и выходящим во внутренний двор широким окном, через которое непрерывным потоком лились солнечные лучи. На мозаичном полу перед ним медленно извивались полуголые танцовщицы.
— Постыдное зрелище! — пролаял Катон.
Царь судорожно выпрямился на ложе, потом соскочил с него и в бессильной ярости уставился на непрошеного посетителя. Женщины с визгом кинулись по углам и сгрудились там, пряча лица.
— Вон отсюда, ты, сластолюбец! — рявкнул Юба.
— Это ты убирайся, нумидийский распутник! — взревел Катон так, что крик Юбы показался беспомощным лепетом на фоне этого трубного гласа. — Вон, вон, вон! Сегодня же вон из провинции Африка, ты слышишь меня? Какое мне дело до твоей омерзительной полигамии или до твоих бедных невольниц, лишенных даже малейшей свободы! Я — моногамный римлянин, у меня есть жена, которая занимается моим домом, умеет читать и писать. И умеет блюсти себя без всяких евнухов и запоров! Плевать мне на твоих шлюшек и на тебя!
Катон плюнул в подтверждение сказанного, но не как человек, избавляющийся от излишней слюны, а как разъяренная кошка.
— Стража! Стража! — завопил Юба.
В комнату вбежали стражники, за ними три нумидийских царевича. Масинисса, Сабурра и молодой Арабион изумленно застыли, с невольным страхом глядя на римлянина, который даже не шелохнулся, когда десятки копий едва не уперлись ему в грудь, в спину, в бока.
— Убей меня, Юба, и ты вызовешь бурю! Я — Марк Порций Катон, сенатор, пропретор, префект Утики! Почему ты решил, что можешь меня напугать? Меня, противостоявшего таким людям, как Цезарь и Помпей Магн? Вглядись повнимательнее в мое лицо и пойми, что оно принадлежит человеку, которого нельзя подкупить или подчинить! Сколько ты платишь Вару, чтобы он терпел таких, как ты, в своей провинции? Ладно, Вар может поступать, как ему диктует кошелек, но даже не думай показывать мне твои мешки с деньгами! Сегодня же покинь провинцию Африка, иначе — клянусь всеми богами, Юба! — я пойду к армии, в один час мобилизую ее и вы все умрете смертью рабов. Мои люди распнут вас!
Он с презрением оттолкнул от себя копья, повернулся на пятках и вышел.
К вечеру царь Юба со своей свитой был уже в пути. Когда он пришел с жалобой к губернатору Аттию Вару, тот поежился и сказал, что с Катоном в таком настроении лучше не спорить. Лучше сделать, как он говорит.
Отъезд Юбы положил конец нервозности в Утике. Город успокоился, благословляя землю, по которой ступал Катон, но делая это скрытно. Ибо тот, прознав о таком, тут же собрал бы всех горожан и прочел бы им лекцию о греховности богохульств.
Что касалось Катона, то он был счастлив. Новая работа ему очень нравилась, он знал, что справляется с ней хорошо.
«Но где же Цезарь?» Этим вопросом он задавался, прогуливаясь по гавани и наблюдая за бесконечными перемещениями кораблей. «Когда он появится? Где скрывается? До сих пор это никому не известно, а кризис в Риме разрастается с каждым днем. Это значит, что, когда он объявится, ему добавится дел. Чем он займется сначала, неважно. Либо прогонит Фарнака из Анатолии, либо возьмется приводить в чувство Рим. Главное, до его появления здесь пройдет еще несколько месяцев. Мы выдохнемся к тому времени, когда он к нам придет. Вот в чем заключается его хитрость. Никто лучше его не знает, что единомыслия среди нас нет. Значит, я должен держать этих упрямых дурней подальше друг от друга еще месяцев шесть. Одновременно надо умерять Лабиена и приглядывать за царем Юбой. Не говоря уже о губернаторе, чьей главной амбицией может стать стремление сделаться правой рукой нумидийца».
Погруженный в эти безрадостные размышления, Катон вдруг заметил, что к нему со смущенной улыбкой приближается какой-то молодой человек. Прищурясь (после похода дальнее зрение стало его подводить), он внимательно вглядывался в чем-то знакомую фигуру, пока его вдруг не озарило. Это был удар молнии. Марк! Его единственный сын!
— Почему ты здесь, а не в Риме? — спросил он, не обращая внимания на протянутые к нему руки.
Лицо, так похожее на его собственное, дрогнуло, искривилось.
— Я решил, отец, что пора мне присоединиться к республиканцам, вместо того чтобы слоняться без дела, — сказал Катон-младший.
— Правильный выбор, Марк, но я тебя знаю. Что именно спровоцировало это запоздалое решение?
— Марк Антоний грозится конфисковать наше имущество.
— А как же моя жена? Ты что, оставил ее на милость Антония?
— Это Марция настояла, чтобы я ехал к тебе.
— А твоя сестра?
— Порция все еще живет в доме Бибула.
— А моя собственная сестра?
— Тетушка Порция убеждена, что Антоний конфискует имущество Агенобарба, поэтому она купила небольшой дом на Авентине. На всякий случай. Агенобарб выгодно распорядился ее приданым — вложил в надежное дело под хороший процент и на тридцать лет. Тебе от нее привет. И от Марции, и от Порции тоже.
«Какая ирония, — подумал Катон, — что и умом, и способностями из моих двоих детей наделена только дочь. Моя воинственная и бесстрашная Порция. Что там писала Марция в своем последнем письме? Что Порция любит Брута. Я попытался бы поженить их, но Сервилия не позволит. Чтобы ее драгоценный безвольный сынок женился на своей кузине и сделался зятем Катона? Ха! Сервилия его просто убьет».
— Марция умоляет тебя написать ей, — сказал Катон-младший.
На это Катон ничего не ответил.
