выпала честь судить о его содержимом не понаслышке.

Хорошо сознавая, что Цезарь сразу после заседания сената может уехать из Рима, Лепид заручился его обещанием отобедать у него накануне мартовских ид. Будут лишь мужчины, среди них Антоний, Долабелла, Брут, Кассий, Филипп. Он звал и Цицерона, но тот отклонил приглашение. Сказал, что нездоров.

К его удивлению, Цезарь пришел раньше всех.

— Дорогой Цезарь, я думал, ты придешь последним и уйдешь первым, — приветствовал гостя в огромном атрии хозяин дома.

— В моем сумасшествии есть система, дорогой заместитель, — сказал Цезарь, одной рукой указывая на замершую сзади свиту, в которую входил и египетский врач. — Боюсь, мне придется проявить непростительную невежливость, работая во время трапезы, поэтому я пришел пораньше, чтобы просить тебя посадить меня на самое дальнее ложе, где я буду один. Устрой на locus consularis кого захочешь, а меня помести там, где я смогу читать, писать и диктовать, не отвлекая других гостей.

Лепид воспринял это совершенно спокойно.

— Любое ложе будет твоим, — сказал он, сопровождая малоудобного, но почетного гостя в столовую. — Сейчас внесут пятое ложе, потом можешь выбрать.

— Сколько нас будет?

— Двенадцать, включая тебя и меня.

— Edepol! Значит, каждое ложе рассчитано на двоих.

— Только мое. Не беспокойся, Цезарь, я посажу Антония рядом с собой, — усмехнулся Лепид. — Он такой огромный, что третьего просто сбросит. Остальные устроятся по трое. Места хватит на всех.

— Фактически я даже выручаю тебя, — сказал Цезарь, когда слуги внесли пятое ложе и поставили в дальний конец, слева от хозяйского lectus medius. — Я сяду там. Это как раз то, что мне нужно. Есть где разложить документы, и, если позволишь, я попросил бы тебя поставить за моей спиной стул для моих секретарей. Они будут сменять друг друга, приходить и уходить. Остальные будут ждать снаружи.

— Я прослежу, чтобы их устроили и накормили, — сказал Лепид и поспешил уйти, чтобы ознакомить управляющего с новым порядком вещей на сегодняшний вечер.

Таким образом, гости, пришедшие несколько позже, нашли Цезаря на самом незавидном из мест, сплошь заваленном свитками и бумагами. Позади него, на стуле, сидел напряженно внимающий ему секретарь.

— Бедный Лепид! — улыбнулся Луций Цезарь. — Лучше всего, если ты посадишь Кальвина, Филиппа и меня напротив этого бесцеремонного нечестивца. Мы не из робких и не оставим его без внимания. Кто знает, вдруг ему захочется поговорить.

Когда внесли первое блюдо, Марк Антоний и Лепид возлежали на lectus medius. Долабелла, Луций Пизон и Требоний разместились справа от них, далее обустроились Филипп, Луций Цезарь и Кальвин. Слева от lectus medius возлежали Брут, Кассий и Децим Брут. За ними — Цезарь.

Естественно, усердие Цезаря никого не удивило, поэтому обед проходил очень весело, чему способствовало и отличное фалернское белое вино к первому, рыбному блюду, и великолепное хиосское красное вино к мясу, более плотному, основному из блюд, и сладкое, слегка шипучее белое вино из Альбы Фуценции к сырам и десерту, завершавшим обед.

Филиппу очень понравился новый десерт, изобретение кулинаров Лепида. Он являл собой желатиновую смесь крема, меда, превращенной в мягкую массу ранней клубники, яичных желтков и взбитых яичных белков. Все это, замороженное в форме павлина и облитое сахарной глазурью из взбитых коровьих сливок, окрашенных соком листьев и лепестков в розовый, зеленый, голубой, лиловый и желтый цвета, красовалось перед ним на столе.

— Должен признать, — бормотал взволнованно он, — что в сравнении с этим моя амброзия с горы Фисцелл чересчур переслащена. А здесь идеальное сочетание! Подлинная амброзия! Цезарь, попробуй. Ну хоть ложечку, а!

Цезарь поднял голову, усмехнулся, попробовал и удивленно вскинул глаза.

— Ты прав, Филипп, это амброзия. Статья десятая: закон запрещает продавать, обменивать, дарить талон на бесплатное зерно или любым другим способом от него избавляться под страхом наказания, предписывающего провинившемуся в течение пятидесяти рыночных интервалов работать в некрополях и бросать известь в ямы для захоронения бедняков. — Он попробовал еще ложечку. — Очень вкусно! Мой врач одобрил бы. Статья одиннадцатая: со смертью владельца талона на бесплатное зерно талон следует возвратить плебейскому эдилу вместе со свидетельством о смерти…

— А я думал, Цезарь, — прервал его Децим Брут, — что закон о распределении бесплатного зерна уже принят.

— Да, но, перечитав его, я нашел, что он допускает двоякое толкование. В лучших законах, Децим, нет лазеек.

— А меня потрясло наказание, — сказал Долабелла. — Забрасывание известью вонючих общих могил отвратит любого и от всего.

— Мне надо было найти какое-то средство устрашения для людей, у которых нет денег, чтобы заплатить штраф, и нет имущества, которое можно было бы конфисковать. Владельцы талонов на бесплатное зерно очень бедны, — сказал Цезарь.

— Теперь, когда ты оторвался от своих бумаг, ответь мне на один вопрос, — сказал Долабелла. — Я заметил, что ты хочешь иметь сто единиц артиллерии на один легион для войны с парфянами. Я знаю, что ты ярый сторонник артиллерии, Цезарь, но не слишком ли это много?

— Катафракты, — коротко ответил Цезарь.

— Катафракты? — нахмурясь, переспросил Долабелла.

— Парфянская кавалерия, — пояснил Кассий, который видел тысячи таких конников на реке Билех, — вся, с головы до ног, затянутая в кольчуги. Они ездят на лошадях, тоже покрытых кольчугой.

— Да, я помню, Кассий, о твоих докладах сенату. Ты говорил, что они на скаку не опасны, и мне пришло в голову бомбить их на ранних стадиях боя, — задумчиво сказал Цезарь. — Можно будет бомбить и обозы верблюдов, подвозящих новые стрелы парфянским лучникам. Если мой замысел не оправдается, можно перевести большую часть артиллерии в запас, но почему-то мне думается, что я прав.

— Я тоже так думаю, — сказал Кассий, пораженный этой идеей.

Антоний, который не любил мужских пирушек со слишком чопорными сотрапезниками, хотя бы и равными ему по происхождению, рассеянно слушал этот разговор, то задумчиво глядя на lectus imus, занятое Брутом, Кассием и Децимом Брутом, то переводя взгляд на Цезаря. «Завтра, мой дорогой кузен, завтра! Завтра ты умрешь от рук этих вот трех человек и непризнанного гения, разместившегося напротив, — Требония. Этот не отступится, и убийство произойдет. Но видел ли ты когда-нибудь более несчастное лицо, чем лицо Брута? Почему он участвует в том, что наводит на него такой ужас? Готов поспорить, он в жизни еще никого не убивал!»

— Возвращаясь к известковым ямам, некрополям и смерти, — вдруг громко произнес Антоний. — Какая смерть лучше? Как предпочли бы умереть вы?

Брут дернулся, побелел, быстро положил свою ложку.

— В сражении, — тут же ответил Кассий.

— Во сне, — сказал Лепид, вспомнив своего отца, вынужденного развестись с обожаемой женой и медленно угасавшего в тоске по ней.

— Просто от старости, — хихикнул Долабелла.

— С чем-нибудь вкусным на языке, — сказал Филипп, облизывая ложку.

— В окружении своих детей, — откликнулся Луций Цезарь, чей единственный сын был сплошным разочарованием. — Нет хуже участи, чем пережить их.

— Чувствуя свою правоту, — сказал Требоний.

Он посмотрел на Антония с отвращением. Этот мужлан что, хочет их выдать?

— Читая поэму, превосходящую поэмы Катулла, — сказал Луций Пизон. — Я думаю, Гельвий Цинна мог бы со временем его превзойти.

Цезарь вскинул голову, удивленно подняв брови.

— Антураж не имеет значения, если смерть внезапна.