ремеслу. Он сидел с той стороны Общественного дома, где жили весталки, возле двери, через которую римляне и римлянки проносили свои завещания, уверенные, что жрицы Весты их сохранят. Отличное место для предсказателя. Люди с мыслями о смерти в голове и с завещанием в руках всегда готовы остановиться, чтобы дать старому Спуринне динарий и узнать, сколько они еще проживут. Вид старика вызывал доверие к его дару, ибо человек это был худощавый, грязный, косматый, с покрытым шрамами лицом.
Когда оба Цезаря, не обратив на него внимания (многие годы он был непременным атрибутом этого места), проходили мимо, Спуринна поднялся.
— Цезарь! — позвал он.
Оба Цезаря остановились, посмотрели на него.
— Который Цезарь? — с улыбкой спросил Луций.
— Есть только один Цезарь, главный авгур! Его именем будут называть правителей Рима, — громко сказал Спуринна. Белый ореол вокруг темных радужных оболочек его глаз предвещал близкую смерть. — Цезарь значит царь!
— О нет, опять та же музыка, — вздохнул Цезарь. — Кто тебе платит, чтобы ты говорил так, Спуринна? Марк Антоний?
— Это не то, что я хочу сказать, Цезарь, и никто мне не платит.
— Тогда что ты хочешь сказать?
— Берегись мартовских ид!
Цезарь порылся в кошельке, висевшем на его поясе, и кинул золотую монету, которую Спуринна ловко поймал.
— И что же случится в мартовские иды, старик?
— Твоя жизнь в опасности!
— Спасибо, что предупредил, — сказал Цезарь и отошел.
— Обычно его предсказания всегда сбываются, — с дрожью в голосе сказал Луций. — Цезарь, пожалуйста, верни ликторов!
— Чтобы весь Рим узнал, что я придаю значение слухам и россказням древних провидцев? Что я боюсь? Никогда!
Пойманному в собственные сети Цицерону оставалось только смотреть со стороны, как без него принимаются законы, утверждаются декреты и делается большая политика. Это могло бы перемениться, стоило ему только войти в курию, приказать рабу разложить стул в переднем ряду, среди самых почитаемых консуляров, и опустить на него свой зад. Но гордость, упрямство и ненависть к Цезарю Рексу препятствовали этому. Хуже того, он чувствовал, что после «Катона» Цезарь уже не станет приветствовать такой его шаг. Бедный Аттик тоже попал в немилость. Сколько бы они с ним ни пытались (сами или через кого-то) уладить проблему с Бутротом, обитатели трущоб Рима продолжали переселяться туда.
Долабелла первый сообщил ему о слухе, что Цезаря хотят убить.
— Когда? Кто? — нетерпеливо спросил Цицерон.
— В том-то и дело, что никто не знает. Это просто слух, из тех, что носятся в воздухе. Кто-то где-то что-то пронюхал, но ничего конкретного нет. Я знаю, ты его не выносишь, но я — человек Цезаря до конца и потому стараюсь смотреть и слушать. Если что-нибудь с ним случится, от меня ничего не останется. Антоний сотрет меня в порошок.
— И никаких имен? — спросил Цицерон.
— Никаких.
— Я загляну к Бруту, — сказал Цицерон, выпроваживая своего бывшего зятя.
— Ты что-нибудь слышал о том, что хотят убить Цезаря? — спросил он, получив кубок с разбавленным водой вином.
— Ах об этом! — недовольно отреагировал Брут.
— Значит, что-то есть? — встрепенулся Цицерон.
— Нет, абсолютно ничего, и это меня бесит. По-моему, все началось, когда сумасшедший Матиний измазал Рим идиотскими обращениями ко мне, призывая убить Цезаря.
— А-а, эти надписи! Я сам их не видел, но слышал. И это все? Печально!
— Да, печально, — согласился Брут.
— Пожизненный диктатор. Вряд ли в Риме есть смелые люди, способные избавить нас от него.
Брут с едва заметной иронией посмотрел на Цицерона.
— А почему ты сам не избавишь нас от Цезаря, а?
— Я? — ахнул Цицерон, театрально схватившись за грудь. — Дорогой Брут, это не мой стиль. Я убиваю пером и голосом. Каждому свое.
— Беда в том, что твое перо и твой голос молчат, Цицерон. В сенате нет никого, кто всадил бы в тирана хотя бы словесный кинжал. Ты был нашей единственной надеждой. Вернись!
— Войти в палату, когда этот человек сидит в диктаторском кресле? Да я скорее умру! — звенящим голосом заявил Цицерон.
Наступила короткая неловкая пауза.
— Ты пробудешь в Риме до ид? — спросил Брут.
— Определенно. — Цицерон деликатно кашлянул. — Как здоровье Порции?
— Не очень.
— А твоя мать, надеюсь, здорова?
— О, она несокрушима. Но сейчас ее нет. Тертулла ждет ребенка, и она посчитала, что сельский воздух ей будет полезен. Поэтому они укатили в Тускул.
Цицерон ушел, убежденный, что его одурачили, хотя и не понял, как и зачем.
На Форуме он встретил Марка Антония, поглощенного разговором с Гаем Требонием. На какой-то момент ему показалось, что они не хотят его замечать, но потом Требоний заулыбался.
— Цицерон, мы рады видеть тебя! Надеюсь, ты побудешь в Риме?
Антоний есть Антоний. Он просто буркнул что-то, небрежно махнул рукой Требонию и направился на Карины.
— Как я ненавижу этого человека! — воскликнул Цицерон.
— Он больше лает, чем кусает, — успокоил его Требоний. — Вся беда в размере его мужского достоинства. Трудно считать себя обычным человеком, если у тебя такой… божий дар.
Общеизвестный ханжа Цицерон покраснел.
— Позор! — крикнул он. — Абсолютный позор!
— Ты имеешь в виду Луперкалии?
— Конечно Луперкалии! Демонстрировать такое!..
Требоний пожал плечами.
— Но это Антоний.
— И предлагать Цезарю диадему?
— Я думаю, к обоюдному удовольствию. Это, видимо, сговор. Дурацкая выходка дала возможность Цезарю не только публично отказаться от диадемы, но и зафиксировать это на бронзе. Мне сказали, что эту таблицу с латинским и греческим текстами прикрепят к его новой ростре.
Цицерон увидел Аттика, простился с Требонием и поспешил прочь.
Сделано, подумал Требоний, радуясь, что отделался от любопытствующего болтуна. Антоний знает, когда и где, а остальным пока рано.
Тринадцатого марта Цезарь наконец нашел время посетить Клеопатру, которая встретила его распростертыми объятиями, поцелуями, лихорадочными ласками. Он очень устал, но несносный строптивец в паху взбодрился и властно потребовал своего. Они удалились в спальню и до вечера занимались любовью. Потом Цезарион захотел поиграть со своим отцом, которого он с каждым разом радовал все больше и больше. Галльский сын Цезаря от Рианнон исчез без следа, он тоже очень походил на отца, но Цезарь помнил его как довольно ограниченного ребенка, неспособного даже запомнить имена пятидесяти фигурок, заключенных внутри игрушечного троянского коня. Для Цезариона Цезарь велел отыскать такую же игрушку
