тиранов, таких как Цезарь, стойкий защитник mos maiorum, герой даже в своей смерти, идеальный муж и отец, блестящий оратор, он умел смирять свои плотские аппетиты, до конца оставался истинным стоиком, и т. д. и т. п. Вероятно, если бы Цицерон на этом остановился, Цезарь смог бы переварить его труд. Но Цицерон пошел дальше. Вся соль панегирика заключалась в противопоставлении превосходных достоинств Марка Порция Катона и отвратительных злодейств диктатора Цезаря.
Дрожа от гнева, он сидел в кресле, выпрямившись и кусая до крови губы. Значит, вот что на деле ты думаешь, да? Что ж, Цицерон, кончились твои дни. Отныне Цезарь никогда ни о чем тебя не попросит. И ты никогда больше не войдешь в сенат, даже если будешь умолять о том на коленях. А что касается тебя, Аттик, издатель этого клеветнического сгустка беспримесной злобы, Цезарь сделает то, что советует Сервилия. Бедняки ринутся в Бутрот!
Во время марша в Дальнюю Испанию он написал поэму под названием «Iter» («Путы»). Проглядев ее снова, Цезарь нашел, что она более хороша, чем он ранее о ней думал. Это, пожалуй, лучшее из всего, что он написал за последние годы. Достойное тиражирования. Конечно, еще вчера он обратился бы с этим к Аттику, чья небольшая армия копиистов работала просто отменно. Но теперь он отдаст «Iter» для публикации братьям Сосиям. А Аттик отныне не получит от него ничего. Никаких привилегий. Совсем не обязательно быть царем Рима для репрессалий. Достаточно быть диктатором Рима.
Гнев его не остыл, а воплотился в решение. Цезарь вдруг понял, что ему следует опровергнуть напраслину, какую возвел на него Цицерон. Четко и доказательно, по каждому пункту. Поставить с головы на ноги все, что тот накропал. Пусть Цицерон устыдится, когда его уличат в подтасовке фактов, во лжи. «Катон» не должен сойти ему с рук. Иначе все, кто прочтет его, будут считать Цезаря чудовищем почище любого греческого тирана. Извращенный, односторонний, клеветнический пасквиль. Нет, не ответить на него просто нельзя!
Обычно Цезарь всегда искал боя, чтобы быстрее закончить войну, но в Испании ему опять противостояли республиканцы, а потом он был слишком поглощен написанием «Анти-Катона», чтобы думать о битвах.
Сексту Помпею очень понравился «Катон» Цицерона, хотя его сильно разочаровало, что там даже не упоминалось о марше десяти тысяч. Секст Помпей принимал в нем участие и был тогда поистине счастлив. А сама провинция Африка была отвратительна. Впрочем, Испания еще хуже. Ему не нравился Тит Лабиен, а Аттия Вара он вообще считал продажным ничтожеством. Оставался только брат, Гней Помпей, но и тот, казалось, потерял вкус к борьбе за дело республиканцев.
— Я не гожусь для суши, Секст, и это правда, — признался мрачный Гней, когда они шли на совещание с Лабиеном и Аттием Варом. Был первый день марта. Снег в Кордубе таял. Испанское солнце начало пригревать. — Я адмирал.
— Я тоже лучше чувствую себя на море, — сказал Секст. — Что будет теперь?
— Мы попытаемся навязать Цезарю бой, и как можно скорее. — Гней остановился, схватил брата за руку и крепко сжал. — Секст, ты выполнишь то, о чем я тебя попрошу?
— Конечно, ты же знаешь.
— Если меня убьют в сражении или смерть настигнет меня в другом месте, ты женишься на Скрибонии?
Кисть онемела. Секст выхватил руку.
— Най-Най! — вновь становясь маленьким мальчиком, выкрикнул он. — Это смешно! С тобой ничего не случится!
— У меня предчувствие.
— Все ведь сражаются, и ничего!
— Я согласен, это, возможно, фантазия. А что, если нет? Я не хочу, чтобы моя дорогая Скрибония зависела от прихоти Цезаря. У нее нет денег и нет родственников с его стороны.
В голубых глазах Гнея Секст увидел отчаяние, которое он раньше видел в глазах отца, когда тот говорил с ним о бегстве в далекую Серику.
— Но в отношении тебя у меня нет такого предчувствия. Победим мы или проиграем, ты будешь жить и спасешься. Пожалуйста, я прошу тебя, возьми с собой и Скрибонию! Пусть она понесет от тебя и родит нашему отцу внуков. Мне это не удалось. Обещай мне! Обещай!
Не желая, чтобы Гней видел его слезы, Секст обнял его, переполненный любовью и жалостью к брату.
— Я обещаю, Най-Най.
— Хорошо. А теперь послушаем, что скажет Лабиен.
Военный совет согласился, что армия должна покинуть окрестности Кордубы и идти на юг, чтобы заманить Цезаря подальше от всех его баз и запасов. Для Гнея Помпея явился полной неожиданностью отказ Лабиена командовать будущей битвой.
— У меня нет везения Цезаря, — просто сказал он. — Понадобилось два сражения, чтобы я это понял. Теперь я понимаю. Каждый раз, когда стратегию отрабатывал я, мы проигрывали. Так что теперь твоя очередь, Гней Помпей. Я возьму на себя кавалерию и буду делать все, что ты прикажешь.
Старший сын Помпея Великого в ужасе уставился на седеющего Лабиена. Если этот закаленный в боях, стареющий воин пасует заранее перед врагом, что же тогда будет? Он знал, что будет. Лабиен мог, конечно, ссылаться на удачливость Цезаря, но Гней Помпей считал, что дело не в ней. Дело в разных уровнях воинского таланта.
Его мнение подтвердилось на пятый день марта, в сражении около города под названием Сорикария. Гней Помпей понял, что у него нет ни отцовского опыта, ни его интуиции для ведения боя на суше. Его пехота понесла тяжелые потери, но, несмотря на них, решающей эта битва не стала. Гней Помпей отошел зализывать раны. Он совсем было пал духом, когда раб сообщил ему, что испанские трибуны и солдаты удирают тайком. Не вполне уверенный в правильности своих действий, он всю ночь сторожил потенциальных дезертиров. А утром, пожав плечами, отпустил их. Если люди не хотят драться, зачем их удерживать?
— Нас, приверженных нашему делу, очень мало, — сказал он Сексту со слезами на глазах. — Нет на земле такого гения, который мог бы победить Цезаря, и я устал. — Он протянул Сексту небольшой лист бумаги. — Это пришло на рассвете от Цезаря. Лабиен и Вар еще не оповещены.
Гнею Помпею, Титу Лабиену, легатам и солдатам республиканской армии. Это предупреждение. Цезарь отзывает свое милосердие. Прощений больше не будет, даже для тех, кто еще ни разу не был прощен. Испанские рекруты также будут считаться виновными и пострадают соответственно, как и все города, что помогали республиканцам. Все мужчины призывного возраста, найденные в таких городах, будут казнены без суда.
— Цезарь в ярости! — прошептал Секст. — О Гней, у меня такое ощущение, что мы разворошили осиное гнездо! Почему он так сердит? Почему?
— Понятия не имею, — ответил Гней и пошел показывать записку Лабиену и Аттию Вару.
Лабиен знал. Покрывшись потом, он смотрел на двоих Помпеев неподвижными черными глазами.
— У него лопнуло терпение. Последний раз такое с ним случилось в Укселлодуне, где он отрезал руки четырем тысячам галлов и послал их бродяжничать по всей Галлии.
— О боги, зачем? — ахнул Секст.
— Чтобы показать Галлии, что, если она продолжит сопротивляться, пощады не будет. Восьми лет мягкого обращения, посчитал он, было вполне достаточно, чтобы галлы взялись за ум. Ты уже должен знать, Гней, какой у него нрав. Когда удерживающая его узда сильно натягивается, он рвет ее. Но Цезаря порвать невозможно.
— Что же мне делать? — спросил Гней.
— Прочти это армии перед боем. — Лабиен выпрямился. — Завтра мы поищем удобное место и будем биться там до конца. Что касается меня, то я сделаю этот бой самым тяжелым в череде его беспримерных сражений.
