порабощения. Все как один в конусных шапках, именуемых колпаками свободы.
Далее на государственных лошадях, поблескивая серебром парадных доспехов, восседали легаты галльской войны, те, кому посчастливилось быть сейчас в Риме.
Последними полегионно строились ветераны. Пять тысяч глоток неутомимо ревели: «Io triumphe!» Непристойные песенки будут потом, при большем скоплении праздного люда, всегда готового похихикать в рукав.
Когда Цезарь поднялся на триумфальную колесницу, ее левое переднее колесо соскочило. Цезарь качнулся, навалившись на передок колесницы, и чуть не упал, ибо на него в свой черед повалился стоящий у него за спиной человек. Кони нервно попятились и заржали.
Из уст всех свидетелей этой сцены вырвался громкий возглас.
— Что случилось? Почему народ так взволнован? — спросила Клеопатра у побледневшего Секста Перквитиена.
— Страшный знак! — прошептал он и поднял руку, отгоняя злой глаз.
Клеопатра последовала его примеру.
Заминка, впрочем, была минимальной. Тут же появилось новое колесо, и его принялись ставить на место. Цезарь стоял рядом, губы его шевелились. Клеопатра решила, что он читает заклинание, хотя и не знала этого наверняка.
Подбежал Луций Цезарь, главный авгур.
— Нет-нет, — сказал, улыбаясь, Цезарь, — я очищу знак, Луций, поднявшись на коленях к Юпитеру Наилучшему Величайшему.
— Edepol, Гай, ты не сможешь! Ведь там пятьдесят ступеней!
— Я смогу, и я сделаю это. — Он указал на флягу, пристегнутую к борту колесницы. — У меня есть магическое средство, и я к нему приложусь.
Триумфальная колесница тронулась с места, и вскоре за ней двинулась армия, завершающая парад. Между легионерами и сенаторами, возглавляющими процессию, было примерно две мили.
На Бычьем форуме триумфатор остановился поприветствовать статую Геркулеса, всегда обнаженного, но сейчас принаряженного, как и во все дни триумфов.
Сто пятьдесят тысяч римлян набились в этот день в Большой цирк. Появление Цезаря было встречено ревом, который слышали даже слуги во дворце Клеопатры. Когда колесница, описав полный круг, направилась к Капенскому выезду, на арену вступили легионеры. Толпа вновь зашлась в крике, но когда десятый грянул свой свежеиспеченный походный марш, все разом смолкли, чтобы не пропустить ни словечка.
Цезарь окликнул Фабия и Корнелия, шагавших позади семидесяти двух ликторов.
— Идите и велите десятому прекратить этот балаган, иначе я лишу их доли в трофеях, распущу и не дам земли! — гневно приказал он.
Слова Цезаря были переданы, и марш сразу затих, но коллегия ликторов потом долго спорила, что в нем задело Цезаря больше всего. Фабий и Корнелий пришли к заключению, что Цезаря оскорбил чересчур толстый намек на его близость с царем Вифинии. Но некоторые грешили на последнюю фразу. «Новый царь Рима!» Вот что его возмутило. А в самой непристойности песни десятого нет ничего такого уж особенного. Обычная практика на всех триумфах.
К тому времени, как все закончилось, подошла ночь. Раздел трофеев отложили на завтра. Марсово поле превратилось в большой воинский лагерь, ибо все демобилизованные ветераны, смотревшие на триумф из толпы, тоже толклись теперь там. Долю каждому следовало вручить лично, кроме тех ветеранов, что проживали в Италийской Галлии, а таких набралось предостаточно. Но они сбились по местам жительства в группы и послали на триумф Цезаря своих представителей, снабдив каждого документами, подтверждающими его полномочия. Это, конечно, еще больше затрудняло работу кассиров.
В итоге каждый рядовой ветеран получил двадцать тысяч сестерциев (больше, чем он получил бы за двадцать лет службы). Младшим центурионам досталось свыше сорока тысяч сестерциев на душу, а старшим — по сто двадцать тысяч. Огромные куши, превышавшие все подобные премии за всю историю армии Рима. Даже у войск Помпея Великого на круг вышло меньше, а ведь он завоевал Восток и удвоил содержимое римской казны. Но, несмотря на такую щедрость, солдаты всех рангов ушли недовольными. Почему? Потому что Цезарь отделил от трофеев малую часть и отдал ее римской черни. Каждый бедняк получил четыреста сестерциев, тридцать шесть фунтов масла и пятнадцать мер пшеницы. Что они сделали, чтобы брать их в долю? Бедняки радовались, в отличие от ветеранов.
Общее мнение сошлось на том, что Цезарь что-то задумал, но что? В конце концов, кто мешал неимущим записываться в легионы? А раз они не записывались, зачем же умасливать их?
Триумфы за Египет, Малую Азию и Африку последовали один за другим, но великолепия в них было меньше. Тем не менее каждый из них бил по всем пунктам девять из десяти когда-либо проводившихся в Риме триумфов. Триумф за Азию весьма украшала картина: Цезарь под Зелой со всеми коронами. А над всем этим — огромный девиз: «VENI, VIDI, VICI». Африка была последней и меньше всего понравилась римской элите, потому что Цезарь позволил своему гневу возобладать над этическими соображениями и использовал платформы, чтобы высмеять самых именитых республиканцев. Там были Метелл Сципион, наслаждающийся порнографией, Лабиен, калечащий римских солдат, и Катон, с жадностью пьющий вино.
Триумфами развлечения того года не кончились. Цезарь устроил великолепные погребальные игры в честь своей дочери Юлии, которую очень любил простой римский люд. Она выросла в Субуре среди бедноты и никогда не задавалась. Вот почему ее сожгли прямо на Римском Форуме, а прах упокоили на Марсовом поле — невероятная вещь.
В каменном театре Помпея, как и во всех временных павильонах, построенных всюду, где только можно, разыгрывались представления. Большой популярностью пользовались комедии Плавта, Энния, Теренция, но от мимов Ателлы публика была просто без ума. Игра без масок, фарсы с простыми понятными персонажами и каскады смешных ситуаций приветствовались везде. Но учитывались все вкусы, а потому имела место и высокая драма: Софокл, Эсхил, Еврипид.
Цезарь решил провести конкурс новых спектаклей и установил щедрую премию за лучшую пьесу.
— Ты должен писать и пьесы наряду с историческими трудами, мой дорогой Саллюстий, — говорил он Саллюсту, которого очень любил.
Для Саллюста — к великому счастью, ибо тот был отозван из провинции Африка после того, как самым бессовестным образом обчистил ее. Дело замяли, Цезарь лично выплатил миллионы пострадавшим зернопромышленникам, но все равно любить Саллюста не перестал.
— Нет, я не драматург, — сказал, качая головой, Саллюст, которому претила сама мысль о труде на потребу бездумного люда. — Я слишком занят. Хочу подробно описать заговор Катилины.
Цезарь удивился.
