– Ну же, Луций Корнелий, что там такое в сумках, что ты не хочешь никому показывать?

Уголки его рта опустились, и он взмахнул руками, жестом выдав растущее раздражение:

– А как ты думаешь? Я не видел обеих моих девочек почти четыре месяца! Признаюсь, я все время не думал о вас, но все-таки думал! Особенно, когда я видел какую-нибудь миленькую вещицу, которая могла бы порадовать одну из вас.

Ее лицо зарделось. Сулла никогда не был щедр на подарки. Никополис не могла вспомнить, чтобы он дарил ей или Клитумне хотя бы простейший сувенир. Пусть дешевенький. Она достаточно знала человеческую природу, чтобы догадаться, что это – свидетельство не силы, а скупости: щедрый одарит даже тогда, когда одаривать, кажется, нечем.

– Ах, Луций Корнелий, – просияла она. – Правда? Можно посмотреть?

– Покажу, когда настроение будет подходящее, – сказал он, поворачиваясь, чтобы глянуть в большое окно за спиной. – Который час?

– Не знаю. Думаю, начало восьмого. Во всяком случае, обед еще не готов, – сказала она.

Сулла поднялся, вытащил из-за ларя сумки и перекинул через плечо.

– Вернусь к обеду, – сказал он.

Раскрыв рот, она смотрела, как он идет к двери.

– Сулла! Ты просто невозможен! Только вернулся домой – и уже куда-то уходишь. Сомневаюсь, что тебе нужно навещать Метробиуса, раз ты брал его с собой…

Это остановило его. Усмехнувшись, он уставился на нее.

– О, я вижу Скилакс жаловаться приходил?

– Можно сказать. Пришел, как трагик, играющий Интигону, а уходил, как комик, играющий евнуха. Клитумне даже померещился писк в его голосе, – Никополис рассмеялась воспоминанию.

– И поделом старой шлюхе. Ты знаешь, что он намеренно не позволял мальчику учиться грамоте?

Но ей не давали покоя седельные сумки.

– Ты настолько нам не доверяешь, что, уходя, не можешь оставить их? – спросила она.

– Не такой я дурак, – ответил он и вышел. Женское любопытство! Дураком он был, что сразу о нем не подумал!

Сулла с сумками через плечо направился вниз, к Большому Рынку, и в течение следующего часа сосредоточенно тратил остатки своей тысячи серебряных денариев, которые хотел отложить на будущее. Женщины! Как он сразу этого не предусмотрел?

Нагрузив сумки шарфами и браслетами, легкими восточными туфлями и мишурой, Сулла вернулся в дом Клитумны. Открыл ему слуга, который сообщил, что обе госпожи и господин Стих уже в столовой, но решили немного подождать.

– Передай им, что я скоро буду, – сказал Сулла и отправился в комнаты Никополис.

Казалось, никого поблизости нет, но для уверенности он закрыл ставни на окне и запер дверь на засов. Подарки грудой свалил на письменный стол – и только что купленную книгу тоже. Левую сумку Сулла не трогал, а верхний слой одежды из правой скинул на кровать. Затем из глубин правой сумки он извлек две пары свернутых носков и долго возился, пока не извлек из них два маленьких пузырька, пробки которых были надежно запечатаны воском. Следующей появилась простая деревянная шкатулка – маленькая, умещавшаяся в руке. Завороженно Сулла приподнял крышку. Ничего вроде бы особенного там и не было: несколько унций белесого порошка. Захлопнув с силою крышку, он хмуро огляделся: куда спрятать.

Вверх длинного узкого стола-буфета занимал ряд ветхих деревянных шкафчиков – реликвий рода Корнелия Суллы. Все, что он унаследовал от своего отца, который не смог пропить эту мебель скорее из-за недостатка покупателей, чем из-за нежелания продать. Пять шкафчиков-кубов со стороною в два фута. У каждого – деревянные расписные дверцы на лицевой стороне, между стойками колонн; у каждого – фронтон, украшенный резными храмовыми фигурками на коньке и краях, а на карнизах под фронтонами – имена людей. Один из них был общим предком всех семи ветвей патрицианского рода Корнелиев; другой – Публий Корнелий Руфин, бывший консулом и диктатором более двухсот лет назад; третий – его сын, дважды консул и единожды диктатор во время Самнитских войн, впоследствии исключенный из Сената за утайку серебряной посуды; четвертый – первый из Руфинов, носивший имя Сулла, всю жизнь остававшийся жрецом Юпитера: и, наконец, последний – сын претора. Публий Корнелий Сулла Руфин, знаменитый тем, что основал игры Аполлона.

Сулла открыл шкафчик первого Суллы очень осторожно: в течение многих лет за деревом не было надлежащего ухода, и оно обветшало. Когда-то роспись была яркой, а крошечный рельеф фигурок четок, теперь же все поблекло и поискрошилось. Сулла предполагал когда-нибудь набрать денег, чтобы подновить мебель предков и расставить ее в собственном доме с внушительным атриумом. Однако в данный момент ему казалось подходящим спрятать свои два пузырька и шкатулку с порошком в шкафчике Суллы Flamen Dialis, самого святого человека в Риме его дней, слуги Юпитера Величайшего.

В шкафчике хранилась восковая маска. Выполненная в натуральную величину, с париком, она производила впечатление абсолютно живой. На Суллу сверкнули глаза голубее его собственных. Кожа у Руфина была светлая, но не настолько, как у Суллы, густые вьющиеся волосы – скорее морковно-рыжие, чем золотистые. Маска крепилась к деревянной колодке по форме головы, но легко отсоединялась от болванки. В последний раз ее извлекали на похоронах отца Суллы. – На похоронах, за которые он заплатил тяжкими встречами с человеком, которого он ненавидел.

Сулла заботливо прикрыл дверцы, после чего подергал за ступеньки подиума, которые выглядели гладкими и бесшовными. Но как и в настоящем храме, подиум этого шкафа был полым. Сулла нашел нужную точку и выдвинул из передних ступенек ящик, задуманный как безопасное вместилище для записей о делах предка и детального описания его роста, привычек и телесных примет. По смерти Корнелия Суллы предполагалось нанять актера, чтобы он одел маску и изображал мертвого предка так точно, чтобы можно было подумать то, что он вернулся посмотреть на потомка своего знатного рода, покидающего мир, который недавно еще собою украшал.

Документы, относящиеся к жрецу Публию Корнелию Сулле Руфинию, лежали в ящике, но там еще