править целой страной, человеку, который взошел на трон, не брезгуя убийствами и взятками. Еще до того, как Спурий Альбин закрыл собрание, большинство сенаторов уже склонялось к тому, чтобы проголосовать за низложение нынешнего царя и за замену его Массивой.

– Положение скверное, – рассказывал Югурте Бомилкар. – Меня уже не приглашают на ужины. Наши люди уже ничем не могут помочь нам – их никто не хочет слушать.

– Когда Сенат собирается для голосования? – тихо спросил царь.

– Перед февральскими календами – через семь дней.

– И все они против меня?

– Да, господин.

– В таком случае, бессмысленно действовать способами, к которым Рим привычен. Буду поступать по- своему – как привык в Нумидии!

Дождь кончился, небо расчистилось, и над их головами засветило маленькое зимнее солнце. Как хотел бы Югурта подставить сейчас лицо под теплый ветер родины, погрузиться в нежный покой своего гарема; он устал без выжженных солнцем нумидийских равнин. Пора возвращаться! Самое время вернуться, чтобы собрать и привести в боевую готовность армию. Ведь именно этого римляне боятся!

Он прошелся вдоль колоннады, опоясывающей огромный перистиль, затем увлек за собой Бомилкара к фонтану, звучно разбрасывающему струи:

– Ни одна живая душа не должна нас услышать. Бомилкар слушал с напряженным вниманием.

– Массива должен уйти из мира живых.

– Здесь? В Риме?

– Да, и в течение этих семи дней. Если он останется жив, Сенат проголосует за него. Нам будет труднее. Нет Массивы – нет голосования. Мы выиграем время.

– Я сам убью его!

Однако Югурта покачал головой:

– Нет! Нет! Убийцей должен стать римлянин. Найди такого человека.

Бомилкар ошеломленно уставился на него:

– О, государь! Мы же в чужой стране! Мы не знаем ни где, ни как найти нужного человека!

– Спроси у кого-нибудь из соглядатаев. Обязательно найдется такой! А может, кто-то из них сам?..

Это уже было что-то конкретное. Бомилкар покопался в памяти, теребя бородку.

– Агеласт, – произнес он наконец. – Марк Сервилий Агеласт. Он родился и вырос здесь – его отцом был римлянин. Но в его груди бьется нумидийское сердце. Мать его – нумидийка.

– Что ж, тогда действуй.

Агеласт был ошеломлен, как и Бомилкар при разговоре с царем.

– Здесь? В Риме?

– Не только здесь, но и в течение семи дней. Едва Сенат проголосует за Массиву – а так и будет! – в Нумидии вспыхнет гражданская война. Югурте не позволят уехать, ты и сам знаешь. Даже если он захочет, Гэтули не допустит этого.

– Но я не могу даже представить себе, как это сделать.

– Тогда сделай сам!

– Я не могу! – воскликнул Агеласт.

– Нужно! В таком городе, как Рим, масса людей, которые за деньги готовы убить.

– Конечно есть! Половина обитателей городских трущоб, если быть честным. Но у меня нет связей на римском дне, я не знаю ни одного из пролетариев! Не могу же я подойти к первому встречному и, показав ему мешок с золотом, приказать: убей царевича из Нумидии!

– А почему бы и нет?

– Он может донести на меня городскому претору – вот почему!

– Если покажешь золото – думаю, что ему и в голову не придет донести. В этом городе все покупается и продается.

– Может быть это и так, но я не решаюсь проверять твои слова на деле…

С этими словами Агеласт ретировался. Уломать его не удалось.

Кто в Риме не знает, что такое Сабура! Она – позор Рима, его беда. Поэтому Бомилкар отправился туда, одетый как можно скромнее и без эскорта. Как всякий приезжий, Бомилкар был предупрежден о том, что не следует ходить в кварталы на северо-востоке от Форума. Теперь он понял, почему.

Первое, что здесь бросалось в глаза – люди. Так много людей Бомилкар не видел больше нигде. Они переговаривались в окнах стоящих вплотную друг к другу домов, они, толкаясь, прокладывали себе путь в толпе; грубые и злые, они были готовы сражаться насмерть за место под солнцем.

И – грязь. Грязь везде и всюду. С непривычки Бомилкар шарахался от встречных, избегал коснуться стен, покрытых разводами липкой грязи. И как это римляне не дали сгореть этому району, зачем спасали его на пожарах? Ничто и никто здесь не стоил спасения.

Набравшись решительности, Бомилкар углубился в трущобы, стараясь не удаляться от Большой Субуры – главной улицы: сверни в одну из боковых улочек – и уже никогда не выберешься. Постепенно