впечатление. Обои выцвели и местами отклеились, плотные бархатные занавески заляпаны, лак на видавшей виды мебели самых разных стилей облупился, обивка местами протерта насквозь. Повсюду книги, одна стена заставлена ими полностью. Письменный стол завален бумагами, рядом вращающееся кресло и небольшой столик с пишущей машинкой.

Мужчина, стоявший у окна, повернулся, и Кармайн протянул ему руку:

— Профессор Лефевр?

— Он самый. Присаживайтесь, капитан Дельмонико.

— Куда прикажете, сэр?

— Да вот сюда, например. Чтобы я мог видеть ваше лицо. Хм! Женщины, должно быть, за вами табунами бегают. Такая внешность встречается только у представителей Нового Света — Америки, Австралии, Южной Африки. У мужчины Старого Света черты более мягкие, их брутальность выражена не столь ярко.

— Никогда не замечал возле себя табунов женщин, — улыбнулся Кармайн. Хороший способ начать разговор — польстить собеседнику и в то же время вызвать у него неловкость. Что ж, профессор, в эту игру можно играть вдвоем. Осмотревшись с озадаченным видом, Кармайн спросил: — И это все, что способна дать Англия своему профессору?

— Я коммунист, капитан. Окружать себя комфортом, в то время как другие прозябают в нищете, противоречит моим этическим принципам.

— Но как ваш образ жизни может принести кому-то пользу, сэр?

— Не в этом суть. Я живу в спартанских условиях специально для того, чтобы продемонстрировать мою этику людям, не мыслящим себя без комфорта, вроде вас. Полагаю, у себя дома вы купаетесь в роскоши.

Кармайн засмеялся.

— Я бы не назвал роскошью то, что моей жене не приходится выполнять тяжелую работу по дому, а моя семья не влачит жалкое, однообразное существование.

Ага, в точку! Профессор Хью Лефевр резко выпрямился на стуле — настоящий подвиг для пожилого человека с артритом. Двадцать лет назад, когда Эрика Давенпорт была его студенткой, он, несомненно, привлекал женщин — высокий красавец с мягкой грацией движений, прямым тонким носом, черными бровями и ресницами, пышной шевелюрой и глазами цвета васильков. Кое-что от этого еще сохранилось, но болезни и ненужные жизненные трудности подточили его как снаружи, так и изнутри. Теплое жилье, приличная еда и помощь по хозяйству пошли бы ему на пользу. «Но нет, — думал Кармайн, — у него же этика! Вон как отреагировал, когда я про однообразие заговорил, — будто бык на красную тряпку».

— А куда вы деваете свои деньги? — с любопытством спросил капитан.

— Жертвую коммунистической партии.

— Где, по всей вероятности, какой-нибудь прощелыга с хорошо подвешенным языком прикарманивает их, чтобы самому жить в комфорте.

— Это не так! Мы верим в наши идеалы.

Пожалуй, хватит изводить беднягу. Кармайн наклонился вперед.

— Простите меня, профессор, у меня не было намерения порочить вас или ваши идеалы. Моя секретарша сообщила вам — к счастью, у вас есть телефон, — что мне требуется информация о прошлом доктора Эрики Давенпорт, которая, если я правильно понял, была вашей студенткой.

— А, Эрика! — Старик улыбнулся, показав плохие зубы. — Почему я, собственно, должен отвечать на ваши вопросы? В сенате появился новый Маккарти? Ваше капиталистическое правительство хочет расквитаться с Эрикой? Вы напрасно потратили время, капитан.

— Эрика Давенпорт мертва. Зверски убита. Ее пытали, переломав все кости в руках и ногах, — ровным голосом произнес Кармайн. — Я не орудие капитализма, я лишь детектив, которому поручили расследовать ее смерть. Политические взгляды Эрики меня не касаются. Только ее убийство.

Лефевр заплакал — легко, как случается со старыми людьми. «Да, с годами в плотине, сдерживающей наши эмоции, образуется всё больше трещин, — подумал Кармайн. — Похоже, Эрика что-то значила для старика».

— Расскажите мне, какой она была двадцать лет назад, сэр.

— Какой? — Выцветшие голубые глаза Лефевра сверкнули. Яркая, как солнце и звезды! Полная жизни и энергии, стремления изменить мир. Все мы в школе экономики были очень левыми — это ни для кого не секрет. Эрика прибыла уже со схожими взглядами, оставалось только подтолкнуть ее в нужном направлении. А когда выяснилось, что она свободно говорит на русском, я понял, какие открываются перспективы. Я позволил ей думать, будто она меня обольстила, и начал, так сказать, обращать ее в свою веру. Москва, разумеется, ею заинтересовалась, особенно когда выяснилось, какая Эрика умная и способная. Не каждый день выпадает шанс внедрить агента в какую-нибудь крупную американскую корпорацию. И тут вдруг Эрика начинает сомневаться, идти на попятный…

— Почему вдруг такая откровенность, профессор? Вы так легко сознаетесь в вашей и ее государственной измене.

— Какая измена? Я никому не изменял и не шпионил, — самодовольно заявил Лефевр. — Москву в школе экономики интересовали только люди. — Он внезапно запнулся и посмотрел на Кармайна в замешательстве. — Чай! Я забыл угостить вас чаем.

— Спасибо, не нужно. Рассказывайте дальше.

— Вмешались мои наставники по партии и устроили для Эрики поездку в Москву и встречу с тамошними первыми лицами. КГБ сделал ей особый паспорт, в настоящем проставили штампы, будто она путешествовала по древним городам Европы, и снабдили ее сувенирами. Как раз началась «холодная война», и Москва была очень осторожна.

Лефевр встал и подошел к окну, за которым был виден заросший травой двор, где ржавело всякое барахло — старые керосинки, ночные горшки, сундуки. «Никаких стиральных машин, — отметил Кармайн, обойдя сзади и глядя через плечо старика. — Может, тут все жильцы — члены коммунистической партии?»

— Значит, летом сорок восьмого Эрика ездила в Москву?

— Да. — Лефевр замолчал, морща лоб и покусывая нижнюю губу. Вздохнув, он возвратился к своему стулу.

— Что произошло в Москве?

— Первая поездка — на три недели — прошла блестяще. Эрика была в полном восторге. Она встречалась с членами Центрального Комитета, пожала руку Иосифу Сталину. У него тогда были проблемы со здоровьем. Потом она поехала туда на спецподготовку, Москва хотела удостовериться в ее лояльности. Во второй раз она пробыла там девять недель. Обычно курс длится дольше, но Эрика была способной ученицей и проявляла исключительное рвение. Сама сочинила легенду, объяснявшую ее отсутствие.

Лефевр снова умолк, чем-то обеспокоенный. Кармайн понимал, что если бы не известие о жуткой смерти Эрики, ничего из этого он бы не узнал. ФБР и ЦРУ, конечно же, связались с профессором, когда на сцене появился Улисс, но в ответ на все запросы слышали сказку о паломничестве Эрики к античным достопримечательностям Европы. Вестникам смерти сопутствует удача. Лефевр одинокий, всеми забытый старик, ему нечего бояться. А Эрике уже ничто не сможет повредить.

— Вы уже сказали, что Эрика была предательницей, профессор. Что еще скрывать?

Наконец Лефевр решился:

— Эрику изнасиловали в последнюю ночь ее пребывания в Москве. Это случилось на попойке, устроенной партийными чиновниками и офицерами КГБ высокого ранга. Не знаю, почему они выбрали Эрику… Возможно, потому что она — американка, красивая и не распущенная, на хорошем счету у их начальства.

— Это было очень жестокое изнасилование, — тихо сказал Кармайн. — На вскрытии двадцать лет спустя все еще видны шрамы. Как ей удалось выжить, сэр?

— Оказала себе первую помощь и вернулась в Лондон, как и планировалось. Ко мне. Я отправил ее в клинику Гая, там работал мой друг. В тот год как раз вводили систему национального здравоохранения, царил жуткий бардак, этим мы и воспользовались. После выписки все записи о состоянии здоровья Эрики уничтожили. Лондон был тогда совсем не такой, как сейчас. Продукты все еще выдавались по карточкам,