мужчин после того, что называется «неплохо провести ночь с женщиной», подумал священник.

— Почему тут Мэгги? — свирепо спросил Фрэнк, еще взвинченный после боя.

— Удержать ее можно было бы только одним способом: связать по рукам и ногам и, конечно, заткнуть рот кляпом, — едко ответил отец Ральф; не очень-то приятно оправдываться, но, пожалуй, Фрэнк и на него может кинуться с кулаками. Он опасался вовсе не Фрэнка, но скандала на людях. — Она испугалась за вас, Фрэнк, и хотела быть поближе, своими глазами убедиться, что с вами ничего худого не случилось. Не надо на нее сердиться, она и без того переволновалась.

— Не смей рассказывать папе, что ты сюда совалась, — сказал сестре Фрэнк.

— Если не возражаете, может быть, на этом закончим нашу прогулку? — предложил священник. — Я думаю, всем нам не помешает отдохнуть и выпить горячего чаю у меня дома. — Он легонько ущипнул Мэгги за кончик носа. — А вам, молодая особа, не помешает еще и хорошенько вымыться.

Пэдди весь день состоял при сестре, и это была сущая пытка, Фиона никогда им так не помыкала; старухе надо было помогать, когда она, брюзжа и фыркая, пробиралась во французских шелковых туфельках по джиленбоунской грязи; улыбаться и что-то говорить людям, которых она удостаивала кивком свысока; стоять рядом, когда она вручала победителю главного заезда Джиленбоунский приз — изумрудный браслет. Пэдди, хоть убейте, не понимал, с какой стати, чем бы вручить кубок с золотой пластинкой и солидную сумму наличными, все призовые деньги ухлопали на женскую побрякушку, — слишком чужда была ему сугубо любительская природа этих состязаний; подразумевалось, что люди, занимающиеся конным спортом, не нуждаются в презренном металле и могут пустить выигрыш на ветер ради женщины. Хорри Хоуптон, чей гнедой мерин Король Эдуард выиграл этот изумрудный браслет, в прошлые годы уже стал обладателем других браслетов — рубинового, бриллиантового и сапфирового, но сказал, что не успокоится, пока не наберет полдюжины: у него была жена и пять дочерей.

В крахмальной сорочке и целлулоидном воротничке Пэдди было не по себе, он парился в плотном синем костюме, желудок, привычный к баранине, плохо мирился с экзотической сиднейской закуской из крабов и моллюсков, которую подавали к шампанскому на торжественном завтраке. И он чувствовал себя дурак дураком и не сомневался, что вид у него дурацкий. Его лучший костюм плохо сшит и откровенно старомоден, так и разит глубокой провинцией. И все вокруг ему чужие — все эти шумные, напористые скотоводы, и их солидные высокомерные жены, и долговязые, зубастые молодые женщины (в них и самих есть что-то лошадиное) — все эти сливки того, что местный «Бюллетень» именует «скваттократией»4. Ведь они изо всех сил стараются забыть о тех днях, когда в прошлом веке они переселились сюда, в Австралию, и захватили обширные земли, которые потом, с созданием Федерации и самоуправления, власти молчаливо признали их собственностью. Эта верхушка вызывает в стране всеобщую зависть, эти люди образовали свою политическую партию, посылают своих детей в аристократические школы в Сиднее, запросто принимают у себя принца Уэльского, когда он является в Австралию с визитом. А он, Пэдди Клири, — простой человек, рабочий. И ничего у него нет общего с этими колониальными аристократами, слишком неприятно напоминают они ему семейство его жены.

И когда вечером в гостиной отца Ральфа он застал Фрэнка, Мэгги и самого хозяина у пылающего камина — спокойных, довольных, сразу видно, провели день беззаботно и весело, — его взяла досада. Ему отчаянно не хватало незаметной, но надежной поддержки жены, а сестру он терпеть не мог, пожалуй, не меньше, чем когда-то в раннем детстве, в Ирландии. И вдруг он заметил пластырь над глазом Фрэнка, его опухшее лицо, и несказанно обрадовался предлогу для вспышки.

— Ты как же это покажешься матери на глаза в таком виде? — заорал он. — Чуть за тобой не уследи, ты опять за старое, кто на тебя косо ни поглядит, сразу лезешь а драку.

Пораженный отец Ральф вскочил, раскрыл было рот — примирить, успокоить, но Фрэнк опередил его.

— Я на этом заработал деньги, — очень тихо сказал он, показывая на пластырь. — Двадцать фунтов за несколько минут, тетушка Мэри нам с тобой двоим за месяц столько не платит! Нынче в балагане Джимми Шармена я уложил троих классных боксеров и продержался целый раунд против чемпиона в легком весе. И заработал себе двадцать фунтов. Может, по-твоему, мне и не следует этим заниматься, а только нынче сколько народу там было, все меня зауважали!

— Управился с парочкой выдохшихся перестарков на захолустном представлении да и возгордился? Пора подрасти, Фрэнк! Понятно, росту в тебе уже не прибавится, но хоть бы ради матери постарался ума прибавить!

Как побледнел Фрэнк! Лицо — точно выбеленная непогодой кость. Выслушать жесточайшее оскорбление, да еще от кого — от родного отца, и нельзя ответить тем же. Он задыхался, еле пересиливая себя, чтобы не пустить в ход кулаки.

— Никакие они не перестарки, папа. Ты не хуже меня знаешь, кто такой Джимми Шармен. И сам Джимми Шармен сказал, из меня выйдет классный боксер, он хочет взять меня в команду и сам будет тренировать. Да еще станет мне платить! Может, росту во мне и не прибавится, зато силы хватает, я кого хочешь разделаю под орех — и тебя тоже, ты, вонючий старый козел!

Пэдди прекрасно понял намек, скрытый в последних словах, и тоже страшно побледнел.

— Да как ты смеешь!

— А кто ж ты есть? Скот похотливый! Ты что, не можешь оставить ее в покое? Не можешь не приставать к ней?

— Не надо, не надо! — закричала Мэгги. Отец Ральф будто когтями впился ей в плечи, больно прижал к себе. Слезы струились у нее по щекам, она отчаянно, тщетно старалась вырваться. — Не надо, папочка! Ой, Фрэнк, не надо! Пожалуйста, не надо! — пронзительно кричала она.

Но ее слышал один только отец Ральф. Фрэнк и Пэдди стояли лицом к лицу, страх и враждебность наконец обрели выход. Плотина, которая прежде их сдерживала — общая любовь к Фионе, — прорвалась, ожесточенное соперничество из-за нее вышло наружу.

— Я ей муж. И господь благословил нас детьми, — сказал Пэдди спокойнее, силясь овладеть собой.

— Ты гнусный кобель, ты на каждую сучку рад вскочить!

— А ты весь в гнусного кобеля — своего папашу, уж не знаю, кто он там был! Слава богу, я-то тут ни при чем! — заорал Пэдди… и осекся. — Боже милостивый! — Его бешенство разом утихло, он обмяк, съежился, точно проколотый воздушный шар, руками зажал себе рот, казалось, он готов вырвать свой язык, который произнес непроизносимое. — Я не то хотел сказать! Не то! Не то!

Едва у Пэдди вырвались роковые слова, отец Ральф выпустил Мэгги и кинулся на Фрэнка. Вывернул его правую руку назад, своей левой обхватил за шею, так что едва не задушил. Он был силен, и хватка у него оказалась железная; Фрэнк пытался высвободиться, потом перестал сопротивляться, покорно покачал головой. Мэгги упала на пол и так и осталась на коленях, заливаясь слезами, и только беспомощно, с отчаянной мольбой смотрела то на отца, то на брата. Она не понимала, что произошло, но чувствовала — одного из них она теряет.

— Именно то самое ты и хотел сказать, — хрипло вымолвил Фрэнк. — Наверно, я всегда это знал! Наверно, знал! — Он попытался повернуть голову к священнику. — Отпустите меня, отец Ральф. Я его не трону, клянусь богом, не трону.

— Клянешься богом? Да будьте вы прокляты богом вовеки, вы оба! — прогремел отец Ральф, единственный, в ком теперь кипел гнев. — Если вы погубили девочку, я вас убью! Мне пришлось оставить ее здесь, чтоб она все это слышала, потому что я боялся — уведу ее, а вы тем временем друг друга прикончите, понятно это вам? И лучше бы прикончили, напрасно я вам помешал, остолопы безмозглые, только о себе и думаете!

— Ладно, я ухожу, — тусклым, не своим голосом сказал Фрэнк. — Я поступаю в команду Джимми Шармена и никогда не вернусь.

— Ты должен вернуться! — еле слышно выговорил Пэдди. — Что я скажу твоей матери? Ты ей дороже всех нас вместе взятых. Она мне вовек не простит!

— Скажи ей, я поступил к Джимми Шармену, потому что хочу чего-то добиться. Это чистая правда.

— То, что я сказал… это не правда, Фрэнк. Черные глаза Фрэнка сверкнули презрением — чужие, неуместные глаза в этой семье, они озадачили отца Ральфа еще тогда, в день первой встречи: откуда у сероглазой Фионы и голубоглазого Пэдди взялся черноглазый сын? Отец Ральф знаком был с учением Менделя и полагал, что даже серые глаза Фионы этого никак не объясняют.