Когда Дэн начинал ее поддразнивать, Джастина устоять не могла, ее глаза тоже весело заблестели.

— Ну, может, ты собираешься стать святым, балда несчастная, но если ты до сих пор не знаешь, что это такое, лучше уж и не узнавай.

Дэн стал серьезен.

— Не беспокойся, не стану.

Около него возникла пара стройных женских ножек, круто повернулась. Дэн поднял глаза, багрово покраснел, отвел глаза, сказал небрежно:

— А, Марта, привет.

— Привет.

Девушка была на диво хороша собой, талантом не отличалась, но одним своим появлением на сцене украшала любой спектакль; притом она была будто создана для Дэна, и Джастина не раз слышала, как он ею восхищался. Высокая, то, что кинокритики называют секс-бомба — очень черные волосы, черные глаза, белоснежная кожа, высокая грудь.

Марта уселась на край стола Джастины, вызывающе закинула ногу на ногу перед самым носом Дэна и устремила на него откровенно одобрительный взгляд, что его явно смущало. Господи, до чего хорош мальчик! Непостижимо, откуда у дурнушки Джас взялся такой красавчик брат? Ему, пожалуй, не больше восемнадцати, и это, пожалуй, будет совращение младенца, — ну и наплевать!

— Может, зайдете ко мне, выпьете кофе и еще чего-нибудь? — предложила Марта, глядя сверху вниз на Дэна. — Я вам обоим говорю, — нехотя прибавила она.

Джастина решительно покачала головой, в глазах ее вспыхнула некая невысказанная мысль.

— Нет, спасибо, мне некогда. Придется тебе удовольствоваться одним Дэном.

Но и Дэн покачал головой так же решительно, однако не без сожаления, видно, соблазн и правда был велик.

— Спасибо, Марта, но мне некогда. — Он глянул на часы, как на якорь спасения. — Ох, мне надо бежать. Ты скоро, Джас?

— Минут через десять буду готова.

— Я подожду на улице, ладно?

— Трусишка! — усмехнулась Джастина.

Марта проводила его задумчивым взглядом черных глаз.

— Просто великолепен. Только почему он на меня не смотрит?

Джастина криво усмехнулась, наконец-то она сняла грим. Опять вылезли на свет веснушки. Может быть, хоть Лондон поможет от них избавиться, там нет солнца.

— Смотрит, не беспокойся. И он бы не прочь. Да только не станет. Это ж Дэн.

— А почему? Что с ним, собственно, такое? Только не говори мне, что он гомик! Черт, почему, сколько я ни встречаю великолепных мужчин, все оказываются гомики? Но про Дэна я никогда не думала, по-моему, совсем не похоже.

— Придержи язык, дуреха несчастная! Никакой он не гомик. Попробовал бы он поглядеть на душку Уильяма, на нашего героя-любовничка, я им живо обоим головы оторву.

— Ну хорошо, если он не такой и если не прочь, за чем дело стало? Может, он меня не понял? Или, может, он думает, я для него стара?

— Деточка, не волнуйся, для обыкновенного мужчины ты и в сто лет не будешь стара. Нет, этот дурак на всю жизнь отказался от секса. Он намерен стать священником.

Пухлые губы Марты изумленно приоткрылись, она отбросила свою черную гриву за спину.

— Брось шутки шутить!

— Я правду говорю.

— Так что же, все это пропадет понапрасну?

— Боюсь, что да. Он все отдаст господу Богу.

— Тогда господь Бог сам гомик, почище душки Уилли.

— Пожалуй, ты права, — сказала Джастина. — Женщины ему во всяком случае не по вкусу. Мы же второй сорт, галерка. Ложи и первые ряды партера — только для мужчин.

— О-о.

Джастина выпуталась из одеяний Электры, натянула легкое ситцевое платьишко; вспомнив, что на улице холод, надела сверху джемпер и снисходительно погладила Марту по голове.

— Не расстраивайся, деточка. С тобой Господь Бог обошелся очень великодушно — не дал мозгов. Поверь, без них куда удобнее. Ты никогда не будешь соперницей сильного пола.

— Ну, не знаю, я совсем не прочь посоперничать с Господом Богом из-за твоего брата.

— Даже не думай. Святую церковь не одолеешь, безнадежная затея. Душку Уилли — и того ты скорее соблазнишь, можешь мне поверить.

Машина, присланная из Ватикана, встретила Дэна в аэропорту и помчала по выцветшим солнечным улицам, полным красивых улыбчивых людей; он так и прилип к окну, вне себя от восторга, вот счастье — увидеть собственными глазами все, что знал лишь по картинкам: колонны Рима, роскошные дворцы и собор святого Петра во всем великолепии Ренессанса.

И — на сей раз весь в алом с головы до ног — его ждет Ральф Рауль, кардинал де Брикассар. Протянута рука, сверкает перстень; Дэн опустился на колени, поцеловал перстень.

— Встань, Дэн, дай на тебя посмотреть.

Он встал, улыбнулся кардиналу; оба очень высокие, они были одного роста и прямо смотрели друг другу в глаза. Дэну представлялось, этот человек излучает непостижимое величие духа, он больше похож на Папу, чем на святого, но вот глаза не как у Папы, бесконечно печальные. Сколько же он, должно быть, выстрадал и с каким благородством возвысился над своим страданием, чтобы стать совершеннейшим из пастырей.

А кардинал Ральф смотрел на сына, не подозревая, что это его сын, и воображал, будто юноша мил ему оттого, что это — сын милой Мэгги. Вот таким он хотел бы видеть своего родного сына, будь это возможно, — таким высоким, стройным, изящным, поразительно красивым. Никогда и ни у кого он не видел такого изящества в каждом движении. Но несравнимо отрадней, чем красота внешняя, открытая красота души. В этом мальчике чувствуется ангельская сила и что-то ангельски неземное. А сам он — был ли он таким в восемнадцать лет? Кардинал пытался припомнить, вернуться вспять лет на тридцать, к началу своей столь богатой событиями жизни; нет, таким он не был никогда. Быть может, потому, что этот действительно сам избрал свою судьбу? Ведь Ральф де Брикассар не выбирал сам, хотя призвание и чувствовал, в этом он не сомневается и сейчас.

— Садись, Дэн. Начал ли ты изучать итальянский язык, как я тебя просил?

— Я уже говорю свободно, только идиомами не владею, и читаю неплохо. Наверное, я легче научился, потому что это уже мой четвертый иностранный язык. Языки мне даются очень легко. Недели через две — через месяц, думаю, я здесь сумею усвоить и живые разговорные обороты.

— Конечно, усвоишь. Мне тоже языки даются легко.

— Способности к языкам — это вообще удобно, — запинаясь, выговорил Дэн. Внушительная фигура в алом облачении его смущала; вдруг показалось не правдоподобным, что этот человек ездил когда-то в Дрохеде на кауром мерине.

Кардинал наклонился к нему, всмотрелся в лицо. «Поручаю его тебе, Ральф, — писала Мэгги. — Теперь ты в ответе за его благополучие, за его счастье. Возвращаю то, что украла. Жизнь от меня этого требует. Только обещай мне две вещи, тогда я буду спокойна, буду знать, что ты действительно заботишься о его благе. Во-первых, прежде чем принять его, удостоверься, что он и в самом деле по-настоящему хочет выбрать такую судьбу. И во-вторых, если он и вправду этого хочет, следи за ним, проверяй, не изменились ли его желания. Если он разочаруется, пускай вернется ко мне. Ведь он прежде всего мой. Ведь я сама отдаю его тебе».

— Дэн, ты уверен, что не ошибся в выборе? — спросил кардинал.

— Вполне уверен.

— Почему?

Странно отрешенный взгляд у мальчика, и смущает в нем что-то очень знакомое, но словно бы из