белых, но он владел собой, понимая, что от него во многом зависит дальнейшая судьба Маргаретты. Его жена, в халате и шлепанцах, сидела как каменная, устремив вперед взгляд остекленевших глаз.
Мистер Бьюли прерывисто вздохнул.
— Мы отпраздновали Новый год, потом легли спать. Все до единого легли — мы привыкли ложиться рано и ночью не просыпались.
— Вы пили перед сном спиртное — например игристое вино?
— Нет, только фруктовый пунш. В нашем доме пить не принято.
Его лицо затуманилось; он умоляюще взглянул на Кармайна.
— Где вы работаете, мистер Бьюли?
— Занимаюсь точной сваркой на заводе электроходов, через пару недель жду повышения. Мы думали после этого перебраться в дом побольше. — Слезы хлынули из его страдальческих глаз, и он умолк.
— Познакомьте меня с вашими детьми, мистер Бьюли.
Он собрался с силами, уверенный, что справится.
— Это Линда, ей четырнадцать. Хэнку одиннадцать, Рею десять. У нас есть еще младший, Теренс. Ему два года, мы укладываем его в нашей спальне. Сейчас Линда отнесла его к соседке, миссис Спинозе. Мы так рассудили: незачем ему знать… видеть… — Он опять осекся, закрыл лицо ладонями и задрожал. — Простите, не могу…
— Не торопитесь, мистер Бьюли.
— Этта — так мы зовем Маргаретту — и Линда занимают одну комнату.
— Одну?
— Да, лейтенант. Встали мы сегодня позже, чем обычно, и когда жена начала готовить завтрак, то позвала девочек помочь. Линда сказала, что Этта в ванной, но оказалось, что там не Этта, а мальчики. И мы начали искать ее, но не нашли. Потом я позвонил в полицию. Почему-то я сразу подумал, что это Монстр. Но ведь это не он, правда? Для него еще слишком рано, да и Этта такая же, как все мы, — чернокожая. Мы не мулаты, а настоящие негры. Ни к чему Монстру наша девочка, лейтенант!
Что тут скажешь? Кармайн повернулся к сестре Этты.
— Ты ведь Линда? — спросил он с улыбкой.
— Да, сэр, — выговорила она сквозь слезы.
— Мне нечем тебя утешить, Линда, но ты сможешь помочь сестре, если ответишь мне.
— Хорошо. — Она вытерла лицо.
— Вы с Эттой вчера легли спать в одно и то же время?
— Да, сэр. В половине первого ночи.
— Ваш папа говорит, что вы все были сонные. Это правда?
— Да, клевали носом, — подтвердила Линда.
— Значит, вы обе улеглись в постель сразу.
— Да, сэр, только молитву прочитали.
— Этта не отказывается читать молитвы?
У Линды мигом высохли глаза, она была явно шокирована.
— Что вы, сэр, никогда!
— Вы с сестрой разговаривали, после того как легли в постель?
— Нет, сэр. Может, она и говорила — я не слышала. Я уснула сразу, едва легла.
— И ночью ты не слышала никакого шума? Не просыпалась и не ходила в туалет?
— Нет, сэр, я спала, пока мама не позвала нас. Сначала меня даже насмешило, что Этта встала раньше меня — она у нас любит поспать. Потом я подумала, что она нарочно не стала будить меня, чтобы первой занять ванную, но когда постучала, оттуда отозвался Хэнк.
У девочки было красивое личико, влажно поблескивающие глаза, нежная кожа, полные губы, способные ввести в искус, — четко очерченные, с изгибом, в котором Кармайну всегда виделось предчувствие трагедии. Губы негритянки, темно-бордового цвета, переходящего в розовый там, где они сходились складочкой. Похожа ли Маргаретта на младшую сестру?
— Линда, а Этта не могла убежать из дома?
Огромные глаза стали еще больше.
— Зачем ей это? — В вопросе Линды заключался ответ.
И вправду, зачем? Она мила, послушна и прелестна, как все другие жертвы. И приучена перед сном читать молитву.
— Какой у Этты рост?
— Метр семьдесят два, сэр.
— У нее хорошая фигура?
— Нет, слишком худая. Этта вечно расстраивается из-за этого — она хочет быть звездой, как Дионн Уорвик, — объяснила Линда, которая тоже обещала вырасти рослой и худощавой.
— Спасибо, Линда. Никто в доме не слышал шум прошлой ночью?
— Нет, никто.
Потом мистер Бьюли принес фотографию, и Кармайн увидел девочку, в точности похожую на Линду. И на всех погибших.
Вошел Патрик с саквояжем.
— Линда, какая комната ваша?
— Вторая дверь справа, сэр. Моя кровать — правая.
— Есть следы проникновения через окно, Патси?
— Ни единого, только защелки на наружных и внутренних рамах открыты. Земля под окном замерзла. Летом там растет трава, но сейчас она давно высохла. Подоконник выглядит так, словно к нему не прикасались с тех пор, как вставили рамы — в октябре или когда убирали сетки от комаров. Я оставил под окном Пола — может, найдет то, чего я не заметил, но вряд ли.
Они вошли в комнату, где едва помещались две кровати, безупречно чистую и ухоженную: розовые стены, плетеный розовый коврик. В изножьях кроватей — два узких шкафа. Над постелью Маргаретты висел большой плакат Дионн Уорвик и еще один, поменьше, с Мэри Белл; на полочке над кроватью Линды сидели плюшевые медведи.
— Девочки спят крепко и спокойно, — отметил Патрик. — Простыни совсем не сбиты. — Он подошел к кровати Маргаретты, наклонился и потянул носом воздуху самой подушки. — Эфир, — заключил он. — Эфир, а не хлороформ.
— Ты уверен? Он же испаряется через несколько секунд.
— Уверен. С таким нюхом, как у меня, можно работать в парфюмерной промышленности. Запах задержался в этой складке, видишь? Вот теперь он улетучился. Наш приятель набросил ей на лицо тряпку, пропитанную эфиром, подхватил жертву и вынес через окно. — Патрик подошел к окну и поднял рукой в перчатке сначала внутреннюю, затем наружную раму. — Ты только послушай — ни звука! Мистер Бьюли заботится о своем доме.
— Или этот тип заранее смазал рамы.
— Нет, держу пари, это заслуга хозяина.
— Слушай, Патси, но каков виртуоз! Девушка ростом метр семьдесят с лишним и весом под пятьдесят килограммов, в трех метрах от нее спит сестра. Если бы Линда проснулась…
— Дети спят крепко, Кармайн. Маргаретта даже не проснулась; судя по состоянию ее постели — никаких следов борьбы не видно. И Линда проспала все на свете. Он управился самое большее за две минуты.
— Остается один вопрос: кто оставил окно незапертым? Или мистер Бьюли редко проверял их, или наш приятель явился в дом заранее и открыл защелки.
— Скорее всего это дело рук преступника. Полагаю, мистер Бьюли запирает окна сразу после начала холодов и отпирает только весной, с началом оттепелей. В доме отличная вентиляция, а в последнее время похолодало настолько, что девочки вряд ли стали бы открывать окно. Здесь на десять градусов холоднее, чем в Холломене.
