в плоть. Никто не может их остановить. Туда со шлепками вколачивается икроломный член мужчины. На кроссовки летят клочки трусов, будто когтями растерзанные. Что-то нанизывается на этот гордый инструмент дружбы. Плоть вокруг уже горит, но ещё отчаяннее хватается за что-то неохватное, за клочья грудей, за волан, который он забил в чужое существо. Ловкий удар, обратите внимание! Торс мужчины вздыбился, он просто не может постичь эту женщину. Она положила его на лопатки. Что-то трухлявое падает рядом с известным теннисным шулером (Борисом ему не стать, но он подражает ему. Если образец так знаменит, то что-то перепадёт и имитатору!), занавес, он окутывает его одновременно с облаком женской грибковой вони, которая теперь выдаёт себя ещё беззащитнее: циклон из мягкого полоскания, как оно представлялось нам, когда обхаживало нас, на примере кофты из ангоры («Она новая?» — «Нет, постиранная моющим средством Fewa для шерсти!»). Прозрачность чувств удалена без следа, иначе бы телевидение смотрело на нас, а не мы на телевидение, м-да, мы бы отражались от экрана, не будь наши намерения видны насквозь настолько, что мы не представляем препятствия взгляду, даже схематичного.

Рукавами рубашки, не прибегая к помощи официальных сил, это привидение женщины (пятидесяти с гаком!) вяжет водителя. Рубашка быстро спутывает его руки, чтобы весёлая обелокуренная бестия, которая, судя по её настрою действовать решительно (четырёхцветная инструкция по применению лежит рядом с ним), могла выйти, не подвергая себя опасности. В конце концов, ей и её преступлениям сегодня опять были посвящены все вечерние новости, насколько Карин Френцель могла слышать и видеть. Давайте поклонимся пёсику Лесси, который укрощает своей палочкой ревущие феновые волны, и цыц! На место! Эта волшебная палочка давно в такой глубокой заморозке, что затвердела так же, как свёрнутая в несколько раз газетка, которую мы подкладываем под ножки мебели, чтобы она не шаталась, а более ручных, но невоспитанных животных наказываем ею за то, что где попало писают. Ужасно, что приходится такое говорить, но это не означает презрения человека и его бесспорных способностей (хоть этот человек меня всегда презирает: я не считаюсь равной с тем, кому уже давно всё равно), если всю жизнь стараешься держаться от таких ужасов на расстоянии вытянутого рукава. Ведь ужас достигает в длину двадцати сантиметров, а в некоторых случаях вытягивается ещё длиннее. Так что мы добиваемся ещё и воздушного зазора между нами и этой всклокоченной дубиной, у которой листва растёт не с того конца. В сказанном сказывается нейтральное положение, это не поношение системы, в которой духовные по случаю конца света бросают свои души, которые до сих пор служили им платьем. А наши целиком погружены в коллекцию платьев Caritas, которой мы, мои дамы, обычно загораемся в сторону юга, откуда благородные общественные круги потом вывозят самолётами спасательной авиации, а все прочие могут, самое большее, ковыряться в своих рекламных листках. Которые потом сами же и сметут в кучку. Полноценных людей из нас, женщин, делают платья, ибо в них и нас окинут взглядом: теннисный костюм одной разношенной фирмы, по крайней мере на мужчине, просто в отпаде.

Мертвечиной, порождённой женскими болезнями и вонью лона, с которыми она была погребена, тихо капая в гроб (а вы не знали, что матка противостоит разложению дольше всего, до полутора лет?), всё ещё гордо несёт, как печать качества, гремя, как осколками костей, через окна в машину. Приманка на лису. Звери любят скрещиваться и всякий раз ужасно радуются этому. Из этого биоспирта, трупной мази дикого сорта больше уже никаким искусством не приготовишь тело для страсти; и никакая походная плитка не смогла бы сварганить пригодную к употреблению еду из суповых пакетиков от разных производителей, порождённых телевидением и бурно сменяющих друг друга, буквально переливаясь через край.

Захлопнулась дверь перед носом рычага неуправляемости мужчины, который столько раз упражнялся в освобождении этого рычага, сколько австр. епископская конференция упражнялась с живыми людьми, смотрящими на неё с ожиданием. Он гневно встаёт на дыбы, рычаг, топочет в манеже, вскидывает огненную голову, ищет обруч, затянутый бумагой, через который он намеревался прыгнуть. Но сегодня его освободили от забот, легко, как вынимают из свежей упаковки прокладки на ночь. Будничное движение, если уж непременно хочется подвигаться. На зубах скрипит второй голос, он вырывается из твёрдого модного рта, цвет помады которого не хочет подходить к женщине такого возраста. Почему только молодые могут стать спутницами? Свобода выбора, в конце концов, касается нас всех! Для этого есть каталоги, в которых люди, красиво разукрашенные, посвящаются скорейшему поеданию, достаточно показать пальцем в сторону Адама (женское выпускает существа на свет, а мужское формирует, я имела в виду, оформляет разрешение на выпуск), не надо специально раздеваться. Сравнение, наверное, ввергло вас в неуверенность! И вас тоже! На самом деле вонючее мясо окружает (состав кампилобактерий примерно такой: миндалины 24,66 %, желчь 2,66 %, фекалии 61,33 %, и всё это мы ели!) человека, как вторая кожа, изнутри и снаружи, и в этом ресторане он больше не может осмотреться, что хочет съесть он, а что хочет обглодать его, потому что он пока не может себе это купить. Дадим ему возможность осилить это!

Автопилот кричит. Его видимый мир словно затянут огнём, столько чужого мяса он действительно никогда вокруг себя не чувствовал! Поменьше было бы лучше. Дефекты фигуры можно описать и с большего расстояния. Это трухлявое, гнилое, поражённое зоонозом мясо полагается немедленно отбить от себя — как гора альпиниста, потому что и горе иногда хочется пойти поспать. И этому человеку никогда не продвинуться вперёд. Слишком долго длится это восхождение. Этот человек стал как будто одеянием женщины, но нет, наоборот, из этого получится «испанский сапог»: женщина стала облачением мужчины, поскольку её контаминированная, гноящаяся, прелая масса стиснула его, как его личная климатическая катастрофа. На этого мужчину обрушилось обрушение берега, мясной метеорит, першинг, заряд пестициллина, который, очищая и дезинфицируя каждый дом, помеченный в телевизоре, въезжает в него по воздуховодной шахте р истребляет несколько процентов иракцев и ирокезок, с криками ворвавшихся на спинах лошадей, всё одно и то же, новости и главный фильм, их нет, как будто они были, как будто нас здесь не бывало никогда. Опасно ядовитый, удушающий затёртый солод стекает вниз по мускулам мужчины. Он был когда-то у матери один-одинаковый, но, как и все материальные люди, он не мог ни осознать это, ни впитать, да он и не старался. Зато он сделал на своей душе много зарубок. Ему уже никогда не выйти со своим членом сухим. Он громко вскрикивает от ужаса и издаёт кал на анализ. Его маленький мир с откидными сиденьями в качестве дополнительного оборудования сгорит огнём, в конце концов это его изначальное знание, незнание отца, который возникновение мира проводит как его уничтожение. Секретанк — это секретный танк, который не позволяет ему видеть женское, даже если оно перед ним стоит и объявляет ему цифры выигрыша в лотто, смотровая щель такая узкая, ну просто дырочка. У незнакомца отнимается дыхание, причиной этого процесса не могла быть мать, ведь она его, напротив, отдала, это животворящее дуновение духа, в доме престарелых (ах, Мерседес! Ну, хотя бы первые атомные бомбы носили мужские имена, хоть и совсем маленькие), испустала; а сколько было радости, когда ребёнок в первый раз поехал на своём трёхколёсном велосипеде! Тело растекается, как мороженое, которое не донесли до морозилки. Другим, чужим, доверено техническое обслуживание нашей машины, и мы за это хорошо платим. Они подступают ближе и проверяют, сколько масла или воздуха в нём содержится. В наших транспортных средствах течёт анти-кровь, сок их мускулов, который влечёт их вперёд, не давая отёков, бензин, сок без малейшей натяжки — вспыхивает искра зажигания, и никому от этого не страшно, а вот гляди ж ты, лежат на обочине дороги в своей крови плоды, а мы проходим мимо.

Да возможно ли? Этот отец вечно лезет в грязное женское бельё, хотя это могла бы сделать и стиральная машина. Его петух на рассвете трижды прокукарекает и вываливает мясо, которое ещё не приобрело твёрдые очертания, даже ему в угоду, оно просто не успело. Эта женщина скоро пересохнет — к счастью, зародыши к этому чувствительны. Я бы лично не понадеялась на это, соков ещё хватит. Да, судье на поле даже не верится: хотя здесь водитель, приколовший свою веру к стеклу (Не оборачивайтесь, это я! Клянусь, так и написано), тоже падает жертвой ужасного привидения, а сам до последнего мгновения колет своим древком слабое мясо, как его учили на курсах метания копья. Не всё вставать его собственному мясу и крови, он хочет этого же добиться и от женщины; он бы ей внушил, что он един бог и что кроме него другого не существует. Наученный такой сoфии, он снова познает Высшее: бога Авраама, Исаака и Иакова, но ведь имя бога я ни вам, ни ему пока не открыла. Есть более срочные дела: отварить эту женщину порциями или приготовить сырой. Но Когда такие, как он, нас уколют, мы не кровоточим. Наши кровотечения так и так всегда не вовремя, и если мы с ними завязываем, то, к сожалению, не всегда лишь дамскими бинтами.

Поскольку музыка после короткой борьбы сдалась держателю транспортного средства, он страстно дирижирует, вскидывая свои кости (пожалуйста, не забудьте потом всё привести в порядок!). Женская