С потолка спускались на блестящих цепочках фонари-рога, внутри которых помещались лампады, — фитиль, плавающий по маслу. Было светло. Вдоль стен на полках лежали свитки папирусов и пергаментов, глиняные черепки ассиро-вавилонян, римские навощенные дощечки. Это была знаменитая библиотека теосца Апелликонта.

Несколько скрибов, работавших полулежа, встали не торопясь и поклонились господину, а вольноотпущенник Эпикад подошел и поцеловал у него руку.

— Взгляни, на чем мы остановились, — сказал Сулла. — Пусть скрибы приготовятся записывать.

Эпикад проворно развернул свиток пергамента:

— Остановились мы, господин мой, на словах: «Сулла приказал извлечь труп Мария…»

— Пишите.

Диктатор шагал взад и вперед, и голос его гремел:«…извлечь труп Мария из могилы, привязать к хвосту лошади и волочь мерзкую падаль по площадям и улицам, избивая палками и розгами, а затем оплевать и бросить в реку. Так наказал Сулла, любимец богов, элодея, поднявшего руку на отечество…»

Вошел Хризогон.

— Чего тебе? — нахмурился диктатор.

— Эпистола от Помпея!

— Положи на стол в таблинуме. Сколько раз я приказывал не мешать! 

— Господин, гонец ждет ответа… Сулла побагровел.

— Вон! — крикнул он. — Пусть ждет! А ты…

Хризогон опрометью выбежал из библиотеки.

Помпей доносил, что Домиций побежден, война в Африке кончена и на днях легионы отплывут в Италию.

Прочитав эпистолу, Сулла задумался. Помпей оказал ему поддержку во время похода на Рим, был услужлив и предупредителен. Медлительный, важный, он торжественно выступал на улицах, любил обращать на себя внимание мужей, а особенно женщин. Сулла знал об этом и посмеивался:

— Молодость! Хвастовство! Тщеславие! И глупость! Конечно, он одарен военными способностями, он победил популяров в Сицилии и Домиция в Африке, но дать ему, молодому, триумф — это много. Пусть послужит, пусть пройдет ряд магистратур.

Он написал ему ласковое письмо, хвалил за подвиги, спрашивал, окончательно ли сломлен неприятель, но в триумфе отказал.

Прошло несколько недель.

Однажды утром, выехав по обыкновению на прогулку за город в сопровождении Лукулла, Хризогона, Каталины, Красса и нескольких молодых патрициев, Сулла остановил коня. По дороге навстречу им скакали всадники, вздымая клубы пыли. Уздечки лошадей, шлемы и оружие ярко сверкали на солнце.

Не доезжая нескольких шагов, верховые остановились, и Сулла узнал по высокому росту, круглому загорелому лицу и живым, блестящим глазам тучного, широкоплечего Помпея.

— Vivat imperator! — громко закричал Помпей, и его спутники радостно повторили приветствие.

— Vivat victor![43] — ответил Сулла, сходя с коня. Сняв шапку, он поклонился Помпею.

Помпей вспыхнул от радости и стыда, быстро спешился, поднял руку; сподвижники последовали его примеру.

— Что же мы? — сказал Лукулл спутникам диктатора. — Долой с коней!

Все сошли, кроме Красса. Бледный, он с завистью смотрел на Помпея, думая: «Если бы не я — Сулле никогда бы не взять Рима. В последней битве у городских ворот я разбил неприятеля на правом фланге и способствовал общей победе. Почему же Сулла благоволит больше к Помпею, чем ко мне?»

Нехотя Красс сошел с коня и стоял, опустив голову. Он был искренно огорчен и считал, что диктатор несправедлив.

Помпей робко подошел к Сулле и, смущаясь, снял шлем и откинул назад длинные черные растрепанные волосы.

— Император, эпистолу твою я получил в пути. Легионы стоят лагерем в нескольких стадиях отсюда. Что прикажешь?

Сулла взглянул на него:

— Государство благодарит тебя за победы… Ты, конечно, достоин награды, но триумф… Подумал ли ты о римских обычаях и законах?

 — Император, он достоин! — хором закричали сподвижники Помпея. — Одно твое слово…

Сулла молчал.

— Император, ты могущественен, — сказал дрогнувшим голосом Помпей, — вознагради же своего верного слугу…

— Ты тщеславен, Гней Помпей, — усмехнулся Сулла, — ты любишь блеск, пышность, яркость, восхищение женщин и девушек. А ведь не это украшает воина… Что ж, если ты так жаждешь — быть по- твоему!

И он протянул ему руку.

Кругом зашептались.

Сверкающий шлем поник, криста, задрожав, свесилась, и гордый Помпей прижал руку диктатора к своим губам.

Сулла насмешливо взглянул на него.

— Это еще не всё… Если ты за победы удостоен триумфа, то за подвиги, одержанные в боях, награждаю тебя прозвищем Великого…

Грудь Помпея порывисто вздымалась под блестящей чешуйчатой лорикой. Говорить он не мог, глаза затуманились, и он молча стоял несколько минут.

— Император, — вымолвил он, наконец, преклонив колено, — прозвище Великого достоин носить только один муж — это ты! Зачем же ты лишаешь себя…

— Встань, Гней Помпей! Не подобает величеству пачкать колени в пыли, а я почти завершил свое дело… Потомство назовет меня по заслугам. Остается только победить Сертория — и популяры сломлены… И если Метелл Пий, которого бьет Серторий, не справится, я пошлю Помпея Магна в Испанию!

И, кивнув ему, Сулла вскочил на коня.