— Я не могу позволить вам разговаривать со мной в таком тоне.

— Я слышала, что ты сочинял приличные материалы. Иди вон к тому столу и напиши что-нибудь хоть как-то пригодное, а не то ты прослывешь в рекламном деле парнем, который не справился с заказом от Феррис.

Я ничего не мог поделать. Эта женщина просто ошеломила меня. Она продержала меня у себя три часа. Наконец я состряпал нечто такое, что ей понравилось, хотя почти не сомневался, что журналы от этого откажутся. К моему изумлению, они взяли это без комментариев.

Подобные сцены происходили между нами и после. Я никогда не мог предугадать, как она отреагирует. И большую часть времени был выведен из равновесия, потому что задавался вопросом — зачем ей нужно постоянно создавать впечатление того, что она насмехается надо мной. Уилме нужно было властвовать надо мной. Я это чувствовал. И не мог ей помешать это сделать.

Вообще-то мне думается, это мое беспомощное ощущение того, что надо мной господствуют, в конечном счете и привело меня к той роковой ошибке в ее квартире. Я действительно думал, что мы наконец-то поменяемся с ней ролями, скатившись к этой основополагающей форме взаимоотношений между мужчиной и женщиной. И, уверовав в это, провел час дурака в той райской куще, веря в то, что навязываю ей свою волю, в полной мере наслаждаясь ее поистине дивными прелестями. Но потом, когда начал одеваться, ожидая от нее тепла и определенной покорности, к моему полнейшему ужасу, увидел, как она присела на край кровати, начала хихикать и в конце концов, не сдержавшись, взорвалась от смеха. Уилма долго не могла выговорить, что ее так развеселило. Когда же к ней вернулся дар речи, рассказала, что представила себе совершенно непристойные, низменные вещи, по большей части имеющие отношение к моей манере одеваться и держать себя, хотя я всегда считал, что веду себя с достоинством джентльмена.

Так что ожидаемый обмен ролями обернулся лишь еще большим унижением.

Знаю, что это она настроила мистера Хоуи против меня.

Мне не понятен такой человек.

Я очень даже рад, что она мертва.

Я очень рад.

Я ликую.

И я не боюсь.

Я сказал Ноэль, что Уилма ждет нас обоих на уик-энд, и это положило начало одной из наших вялотекущих, противных маленьких ссор. Ни вдохновенных тирад, ни неистовства. Лишь глухое раздражение. Так было не всегда. До Уилмы такого не случалось. Нервы у меня были крепче. А теперь мы с Ноэль почти чужие друг другу — по-моему, мы уже давным-давно не смеялись вместе. И это не имело для меня особого значения до тех пор, пока шесть месяцев назад на сцене не возник Гилман Хайес. Он почти полностью вытеснил меня из одной сферы, в которой я был полезен для Уилмы. Я думаю об этом и спрашиваю себя: как это мне удалось отбросить всю мою гордость и приличия? И недоумеваю: почему я готов день за днем выполнять эти унизительные задания, которые она мне дает? Неужели исключительно ради тех коротких и редких моментов, когда она открывает свои объятия?

Думая о себе, я удивляюсь, что могу быть настолько свободным от стыда. По-моему, в свое время я был гордым человеком. По крайней мере, у меня сохранились о себе такие воспоминания, хотя иногда кажется, что они принадлежат какому-то другому человеку.

Уилма не плохая. Не злая. Люди ошибаются, считая ее коварной. Она всего лишь Уилма. Помню один случай, когда она разговаривала со мной таким голосом, которого мне прежде не доводилось слышать.

— Я была толстым ребенком, Рэнди. Ужасно толстым ребенком. У меня широкая кость, а на кости много подкладки. Бог мой, я все время ела. И ненавидела свою внешность. Я была уродкой. — Она говорила негромко, лежа рядом со мной в своей постели, ее профиль четко проступал на фоне красного тумана, стоявшего над городом. — Я мечтала о том, чтобы явилась добрая фея. С волшебной палочкой. Дотронется до моего лба и скажет мне, что я прекрасна. И во сне все бежала, бежала, бежала к зеркалу, так что сердце оказывалось в горле, смотрелась, но видела всю ту же толстушку. В итоге я возненавидела мою добрую фею. Возможно, это и подвигло меня к тому, чтобы заняться косметикой, Рэнди. Я размышляла над этим. Волшебная палочка. Слушай, возьми это на заметку, хорошо? Для помады. Может неплохо получиться. Меня слишком разморило, чтобы думать об этом прямо сейчас. Наверное, мои толщина и уродство имели и другие последствия. Понимаешь, я видела, как прелестные маленькие девочки ходят на вечеринки. А я пряталась. Иногда, расхрабрившись, бросалась грязью. Был один мальчик, по которому они все сохли. Бог мой, я тоже по нему сохла. Сердце мое начинало колотиться, стоило только увидеть его в школьном коридоре. Это было так нелепо. Я как-то рассказала обо всем этом моему психоаналитику.

— И что он сказал?

Уилма перевернулась, приподнялась на локте, надвинувшись на меня, так что одна большая безупречная грудь затмила полмира.

— Он сказал, Рэнди, что может идентифицировать причину моей так называемой нимфомании. Посчитал, что она не имеет под собой никакой физиологической основы. Таковая, по его мнению, вообще редко присутствует. Обычно это обусловлено тем, что человек страстно хочет быть любимым, но тому есть какое-то препятствие. У меня это внешность. Бог мой, что у меня творилось в душе! Средоточие безумных желаний. А эта моя семья! Господи! Они давали мне затрещину ни за что — просто за то, что я прошла мимо. Странно кажется, как подумаешь об этом — о том, что ты проводишь всю оставленную жизнь сводя счеты. Но психоаналитик сказал, что именно этим я и занимаюсь. Что я затаила обиду на мужской пол. Они не замечали меня, когда я хотела, чтобы меня заметили. Сказал, что это скверно, потому что теперь я никого не смогу любить по-настоящему. Но, черт возьми, наверное, я вполне без этого обхожусь. Я спросила его, почему у меня такая большая потребность в физической любви. Он объяснил, что это просто символ. Он пообещал меня вылечить, если я дам ему время. Ну, я подумала над этим и ответила: мол, большое спасибо, а я и так проживу. Вот так-то, Рэнди. Я действительно тебя ненавижу. Ты можешь в это поверить?

И, посмотрев на нее, я смог в это поверить. И, несмотря на это, ее понять. И, несмотря на это, даже пожалеть и полюбить того ребенка, которым она когда-то была.

А еще я пожалел себя за то, что мне случилось встать в нужном месте в нужное время, для того чтобы меня переехала эта беспощадная женщина-машина, при всем при том осознавая, что это ни в коей мере меня не оправдывает. Она лишь раскрыла во мне изначальную чувственность, мазохистскую слабину, о которой я не подозревал.

Но Уилма редко так со мной разговаривала. По большей части мне была уготована роль мальчика для битья.

Был еще один случай.

— А Ноэль знает об этом, Рэнди? — как-то поинтересовалась она.

— Я ей не рассказывал, если ты это имеешь в виду.

— Но она знает?

— В этом я совершенно уверен.

— Разве тебя это не тяготит? Ты не хотел бы покончить со всем этим и попытаться снова сделать ее счастливой?

— Я знаю, что мне следовало бы так сделать.

— Но ты будешь это продолжать в том же духе, правда?

— Да. Наверное, так.

— Скажи почему.

— Что ты имеешь в виду?

— Скажи мне, почему ты не собираешься с этим покончить.

— Потому что... я не могу.

— Вот это я и хотела от тебя услышать. Позволь мне рассказать тебе о других, Рэнди. Разве ты не хочешь меня послушать?

— Пожалуйста, не надо, Уилма.