спрашиваю:
– Ты-то случайно не из Воронежа?
– Почему «случайно»? Из Воронежа!
– !!!
Борис вспоминает маленький дом на одной из воронежских улиц. Стоял он против аптеки. Я хорошо эту улицу знал. Домика у аптеки на ней уже не было. Помню битый кирпич, ребра радиаторных труб, погнутую спинку кровати – все порушилось от бомбежки.
– Да и тетка рассказывала: ничего не осталось. После войны мы уже не вернулись в Воронеж…
Борис берет глобус, ставит точку на острове Ява – там случилось землетрясение. И продолжается наш разговор о далеких отсюда местах, о приметах родной стороны… Хорошее это чувство – землячество.
Обычные письма. Штемпеля на конвертах: Москва, Ленинград, Брянск, Красноярск… Самолеты привезли в Антарктиду два мешка таких писем. Прошло десять дней, но письма читают, как будто только что получили.
Десятый день наблюдаю соседа Лёньку Шалыта: лезет вечером под подушку и достает конверт с письмецом, содержание которого мне знакомо. «Здравствуй, дорогой папа! Я по тебе очень скучаю. Приезжай скорее. Я буду тебя встречать». Человеку, писавшему это письмо, пять лет от роду. Его отцу, радисту, двадцать восемь. Он читает листок подряд много раз и с ним в руке засыпает.
Вчера Лёнька позвал в свою лабораторию. Тут много лампочек, стрелок, каких-то таблиц. На полках катушки, магнитной ленты. Лёнька взял одну из катушек. Поворот ручки – и слышим разговор за столом. Голос сынишки. Звуки передвигаемых тарелок. Смущенный, взволнованный голос жены. Брат старается говорить мужественно, дает всякие советы, потом говорит: «Ну, наливаем за тебя!» Тетка плачет: «Лёнечка, милый, эти слезы от радости, что с тобой говорю». Дядя Лёньки, директор какого-то ленинградского клуба, начинает торжественно, как на трибуне: «Дорогой Леонид! Поздравляю тебя со всенародным праздником…» Пленку мы привезли самолетом. Лёнька слушает ее, закрыв глаза.
Вчера за чаем выяснял у ребят: в чем самая большая трудность зимовки тут, в Антарктиде? Ответ у всех одинаковый: «Далеко от дома!»
Писем тут ждут как на фронте. Радисты со станций Молодежная и Новолазаревская каждый день спрашивают: «Ну когда же? Когда же придет самолет?» Интересуют их письма. Три дня назад у санного поезда врач Юрий Семенов размахивал фотокарточкой: «Теща!» Хохот: «Во как живем! Теще обрадовался!»
Письма сюда приходят и необычные. Вчера в столовой механик Иван Романов с гордостью показал мне письмо от жены – семь школьных тетрадей в клетку. «Представляешь, каждый день по странице, будто со мной разговаривала. Начала писать в июне». Но рекорд Антарктиды, кажется, держит Игорь Зотиков, гляциолог. Он в одну из зимовок получил от жены сразу восемьдесят четыре письма…
Каждое утро в 7 часов 30 минут нас будит бодрая музыка. Вслед за этим диктор читает фамилии тех, кому есть радиограммы. В эти минуты в каютах мертвая тишина. Приподняв с подушек головы, все слушают, бояться пропустить слово. Кому есть – бодро бегут. Кому нет – тянут одеяло до подбородка: еще десять минут «покемарить». Бывали дни: метель такая, что в столовую за сто метров не решались идти. А за радиограммой – шли.
Тут, в Антарктиде, острее, лучше понимают, что является истинной ценностью в человеческой жизни. Тут ценят мужскую дружбу, умение и веселье. Но самое дорогое для человека – слово привета из дома. Человек не может один, человек должен знать: его ждут, его помнят.
У Алексея Федоровича Трешникова праздник. Радисты принесли кучу поздравительных телеграмм. Ученому присвоена степень доктора географических наук. Приятно видеть человека счастливым. Вид у Трешникова сейчас совсем не докторский. Драная куртка (новую кожаную подарил кому-то как сувенир), на ногах боты «прощай, молодость». Лицо от ветра и солнца красное. Он смазал лицо вазелином и стал похож на индейца. Это совсем не тот человек в черном костюме, которого я встретил перед отлетом у антарктической карты. Тут он одет по-домашнему и чувствует себя как дома на этих льдах.
Вся жизнь во льдах. Мальчишкой пошел на завод. Потом рабфак, институт. Экспедиции одна за другой. Природа наградила его смелостью, здоровьем, могучим телосложением и пытливостью землепроходца. У него сейчас десятки трудов и популярных «ледовых книг». Последняя – «История открытия и исследования Антарктиды» – только что вышла. Я получил от автора экземпляр тут, в Антарктиде, с надписью, со всеми традиционными печатями и штемпелями. Но книгу кто-то взял «на денек». И она ходит теперь по домикам – любопытно в Антарктиде читать историю Антарктиды.
О самом авторе можно написать книгу. Он, как говорят, знает, что «земля круглая». Был начальником станции «Северный полюс-3». Руководил Второй Советской антарктической экспедицией. Прокладывал путь к Южному геомагнитному полюсу – тысяча пятьсот километров на тракторах! Поднимал флаг над Полюсом холода. Купался в ледяной воде Арктики и попадал в ледяные трещины Антарктиды. Трешников представляет нашу науку на конференциях за рубежом. Носит Звезду Героя.
Выбираю минуту, когда в снежном штабе стихает сутолока, расстилаю на столе карту.
– Алексей Федорович, расскажите об этих флажках.
Трешников кидает в угол жестянку из-под лимонного сока.
– Хорошо… Это обсерватория Мирный, наша «столица» в Антарктиде. Полярный круг проходит вот здесь. В седьмом доме живете? Ну, тогда смело называйте себя полярником. В этом году в «столице» живет восемьдесят девять человек: ученые, трактористы, повара, плотники, механики, завхоз…
Если к какому-нибудь юбилею этой «столицы» наши потомки воздвигнут памятник ее основателю, на коне будет сидеть Михаил Михайлович Сомов. Он в 1956 году забивал тут первые гвозди.
Поставлен Мирный на камни, но, как видите, все под снегом. Приходится думать: быть «столице» или не быть.
Всего нашего населения в Антарктиде – сто двадцать три человека, включая двух немцев и двух чехословацких ученых. Значит, тридцать пять человек зимовали в «провинции». Вот она, «провинция». Это флажок станции Комсомольская. До нее из Мирного восемьсот семьдесят километров. Живут сейчас там три человека. Время от времени «столица» снаряжает туда самолеты. На парашютах бросают продукты, горючее, снаряжение…
А этот флажок – самая суровая точка во всей Антарктиде, самая суровая на Земле. Полюс холода. Сюда уже и самолетам нелегко долетать. Тяжелое снаряжение доставляется тракторами. Каждый поход к Востоку – жестокое испытание. Сегодня как раз пришла радиограмма: «Мотор починили, движемся дальше». По пути идут наблюдения: температура, промеры льда, геомагнитные измерения. Такой же поезд пять лет назад прошел и к самой недоступной точке материка. Вот красный пунктир перехода.
На запад от Мирного, по берегу Антарктиды, еще два красных флажка. Станция Молодежная в двух тысячах километров. И Новолазаревская – в трех тысячах.
Четыре года назад мир облетела сенсация: на Новолазаревской молодой врач Леонид Рогозов сам сделал себе операцию аппендицита. Случай этот записан в книгу истории медицины…
Закончив пояснения к карте, доктор Трешников снял свою драную куртку и, засучив у свитера рукава, садится обсуждать с начальником экспедиции полет «по епархии». Начальство время от времени обязано выезжать из «столицы». Восток, Молодежная, Новолазаревская – десять тысяч километров на маленьких самолетах…
Житье-бытье
Я живу в седьмом доме поселка. Ночью, когда вся жизнь уходит под снег, находишь дом по красному маячку. Ночью с материка к берегу дует ветер под названием «сток». Сильный ветер. Свистит в антеннах, гонит поземку. Скорее, скорее к своему огоньку.
В снегу люк. Потом мокрая деревянная лестница, характерный подземный запах жилья. Еще лестница. Ощупью находишь дорогу по коридору. Темнота провожает тебя двумя зелеными огоньками. Это проснулась собака. Она сонно рычит и закрывает глаза – досматривать сны.
Со всех сторон храп. Храпят механики, штурманы, радисты, первые и вторые пилоты. Храпят в темноте два Героя Советского Союза. Как можно осторожнее налегаю на дверь. Скрипит, проклятая… Кто-то в темноте начинает ерзать на пружинном матрасе. На Большой земле столь позднее возвращение объяснять было бы трудно. Но тут кроме как дело, ничто не может задержать человека. Снимаю промокшие сапоги, куртку и ныряю под одеяло.
