подобную кассету.
Диас осушил бокал.
— Мы пошли в кабинет. Там стоял телевизор, видеомагнитофон и музыкальный центр. Было примерно двадцать минут одиннадцатого, то есть я провел там уже минут сорок. Мы просмотрели все их видеокассеты, но «Шаловливые ручки» не нашли, хотя там было несколько порнографических фильмов. Этта о них знала, и ее это, кстати, нисколько не смущало. Я спросил, есть ли у них сейф. Я так прикинул, что если Бретт рассчитывал воспользоваться этой кассетой позже, то он мог спрятать ее в какой-нибудь тайник. Я уже хотел поскорее оттуда убраться, от них до дома Шейлы ехать минут сорок пять, не меньше. Но я не хотел уходить, пока остается хоть какая-то вероятность, что кассета находится здесь. Я хотел ее забрать.
— Ну так как, у них был сейф?
— Да, конечно. Где-то наверху. Этта пошла посмотреть, и через пять минут… это, значит, было уже примерно без пятнадцати одиннадцать… спустилась с кассетой, но без обложки. Кассета была, а черного винилового футляра не было. Этта сказала, что действительно обнаружила эту кассету на дне сейфа. А я сказал: «Ну, должно быть, это она и есть, вам не кажется?» А Этта сказала, что есть только один способ это проверить. И мы включили видик и поставили эту кассету. Прокрутили достаточно, чтобы убедиться, что там действительно заснята Лэйни.
— И что было дальше?
— Я попросил Этту вернуть мне кассету. Она сказала, что сожалеет, но сперва она спросил у Бретта, не платил ли он мне за нее. Тогда я подумал: «Ну ничего себе, а? Да пошла ты в задницу!» И все ей рассказал.
— Что вы рассказали?
Диас кивнул.
На его красивом лице появилась довольная улыбка.
— Что до прошлого Рождества ее муж был любовником Лэйни Камминс.
Глава 12
Уоррен сказал ей, что у бандита, который остался на палубе, есть пистолет. А Тутс перевела, что он там сейчас орет. Он хотел пончо. Он промок, как мышь, пусть ему принесут это гребаное пончо. Тутс думала о том, что если им удастся справиться со вторым бандюгой, она получит пистолет и восемь килограммов кокаина.
Дождь пришел вместе с одним из тех стремительных шквалов, которые налетают совершенно неожиданно, и заставляют вас думать, что вы сейчас пойдете ко дну. Особенно неприятно угодить в такой шквал на яхте. Так и кажется, что разверзлись хляби небесные, и начался новый потоп.
Хорошего в этих шквалах ровно то, что они уходят так же быстро, как и налетели. Но тем не менее, рулевой продолжал требовать пончо. «Да принеси же мне это долбаное пончо, Луис!»
Уоррен шепотом изложил Тутс свой план.
Риф Фэтбек находится в округе Калуза, но уже за пределами городской черты. На юге он примыкает к границам Манакавы. Фэтбек — самый дикий и самый узкий из нескольких рифов округа. Он тянется с востока на запад между Мексиканским заливом и здешней бухтой, двумя водными бассейнами, которые во время сезона ураганов иногда соединяются в один, затапливая Вествью-роуд, двухполосную грунтовую дорогу, проходящую через весь Фэтбек. С материком Фэтбек соединен горбатым мостом, способным пропустить только одну машину за раз. Сразу за мостом приткнулся деревянный столб, на котором понавешано десятка два указателей. На деревянный стрелках белой краской написаны имена здешних обитателей. На одной из стрелок было написано ДЕММИНГ. У Патриции был дом на Фэтбеке. На другой — ТОЛАНД.
Бобби Диас сказал, что от дома Шейлы на Шуршащем рифе до дома Толандов на Фэтбеке сорок пять минут езды. Я ехал от дома Диаса на Сабале, движение сейчас было оживленное, и на дорогу у меня ушел час и десять минут. Я не стал звонить и предупреждать о своем приезде. Я понадеялся, что Этта Толанд, почтенная вдова, сидит дома, а не бегает по танцулькам. В доме действительно горел свет. Это был роскошный особняк, выстроенный в классическом тропическом стиле, фасадом к заливу, так, чтобы открывался вид на песчаные дюны и прославленные калузские закаты. На площадке, засыпанной белым гравием, стояла черная с зеленым отливом «инфинити». Я поставил «акуру» рядом. Было двадцать минут восьмого.
Над буйным тропическим садом повисла тишина сумерек. Я прошел по дорожке к парадному входу. Где-то подала голос птица-кардинал. Быстро темнело. Я позвонил в звонок. Под звонком была прикреплена скромная медная дощечка с изящно выгравированной надписью «ТОЛАНД».
Птица-кардинал умолкла. Небо над заливом стало разных оттенков фиолетового, темно-синего, иссиня-черного и черного. Зажглась первая звезда.
— Кто там? — донесся из-за двери голос Этты.
— Мэттью Хоуп. Можно мне войти?
На мгновение Этта заколебалась, потом я услышал:
— Это допустимо?
— Полагаю, да.
— Одну минуту.
Тишина.
Наконец, дверь открылась.
Этта Толанд была одета в заляпаный глиной синий халат, из-под которого выглядывали джинсы. Ее блестящие черные волосы были собраны на затылке и перевязаны красной лентой. В руках Этта держала полотенце.
Открыв дверь, она принялась вытирать левую руку. Ходили слухи, что она увлекается лепкой. Впрочем, в Калузе в кого ни плюнь, попадешь то в скульптора, то в художника, то в драматурга, то…
— В чем дело, мистер Хоуп?
— Прошу прощения, если я вам поме…
— Помешали.
— Можно мне войти?
— Зачем?
— Нам нужно поговорить.
— Я уверена, что это недопустимо.
Темные глаза были полны гнева и подозрения. Этта стояла у двери, вскинув голову, расправив плечи и загораживая проход.
— Я могу вернуться с ордером на взятие показаний под присягой, — сказал я.
— Вероятно, вам так и следует поступить.
— Я бы предпочел, чтобы мы поговорили неофициально.
— Ладно, — сдалась Этта. — Входите.
Я вошел в прихожую. Этта заперла входную дверь. Я оказался в выложенном кафелем холле, который казался продолжением сада. Повсюду в кадках стояли цветущие кусты и деревья. Многие были выше меня, а некоторые расползлись по полу. Следуя за Эттой, я прошел мимо мелкого бассейна, в котором плавали золотые рыбки. Весь дом был погружен в полумрак, но где-то впереди горел свет. Туда мы и шли по широким коридорам.
Студия Этты — просторная комната со стеклянным потолком и большими окнами, позволяющими видеть усыпанное звездами небо, — выходила на залив. В студии было множество глиняных скульптур разной величины, изображающих обнаженных женщин. Они стояли на постаментах, столах и подставках. Скульптура, над которой Этта, по всей видимости, работала, пока я ее не отвлек, изображала в натуральную величину обнаженную женщину, застывшую на полушаге: руки опущены, левая нога вынесена вперед. Этта принялась обматывать скульптуру мокрыми тряпками. Мне вдруг пришло в голову сравнение в птичьей клеткой, которую накрывают на ночь.
