Император нынешний, однако, к сложным забавам своих венценосных отца и деда оказался не склонен. В недолгое время своего полновластного правления (между окончанием войны с Радугой и прыжком в Разлом) он успел подтвердить лишь несколько смертных приговоров. И все они приведены были в исполнение длинным палаческим мечом, обрывавшим жизнь приговорённого в единый миг, не давая толпе столь излюбленного ею долгого кровавого зрелища.

Впрочем, новые веяния достигали провинции далеко не сразу…

Несчастного голову кое-как подняли. А Император, глядя в алчно ждущие глаза остальных, вдруг подумал, что, помиловав этого бедолагу, он, Император, совершит очень большую ошибку. Власть способна внушать подданным повиновение, только когда строго выполняет свои собственные законы. Выразить крайнее неудовольствие – означало смертный приговор. Ничего иного за нарушение чёткого и явного коронного приказа – торговли людьми неведомо с кем не бывать! – последовать и не могло.

– Цепь с него снимите, – холодно приказал Император. – Посадить в холодную. Приговор услышит завтра.

…Он произнёс приговор, сидя на высоком жёстком кресле в ратушном зале. Несчастного голову ввели уже в цепях. За ночь он похудел самое меньшее вдвое. Глаза ввалились, руки суматошно дергались, словно у куклы, за ниточки которой дёргает вдрызг пьяный паппептьер[4].

Император взглянул в глаза человеку. Нет ничего, даже страха – потому что бояться может только способный мыслить, а голова за проведённую в камере ночь совершенно, похоже, лишился рассудка.

– … Карается отрешением от должности, лишением чинов и смертной казнью через повешение, – дочитал Император. По толпе слушателей прокатился вздох, две какие-то женщины истерически зарыдали. – Но, по причине военного времени считаю неразумным предавать сего преступника смерти. Взамен пусть послужит Империи там, где сейчас труднее всего – на Селиновом Валу в особой команде, где кровью своей сможет искупить он вину свою…

Женщины по-прежнему рыдали. Но на сей раз уже от счастья.

Голова стоял, сам, похоже, не веря своей удаче.

К некогда величественной и грозной столице могущественной Мельинской Империи, что простиралась «от моря до моря и от гор до гор», отряд Императора вышел спустя только десять дней. Как сказали б странствующие певцы – велики пределы мельинские.

Когда Император и Сеамни только выступили в поход к Разлому, город являл собой унылое и угрюмое зрелище. Выжженный мало что ни дотла во время истребльния магов, прикрытый потом снежным саваном, он больше всего напоминал истлевший скелет в могиле.

Потом пришли гномы. Те самые, пленённые после битвы Алмазного и Деревянного Мечей. От которых отказался и которых объявил предателями Каменный Престол. Воителям Подземного Народа не оставалось выбора – день за днём они мостили дороги, вбивали сваи, рыли котлованы, клали тяжёлый камень в основание фундаментов, с поистине муравьиным упорством забивали гравием глубокие подземные катакомбы (те самые вместилища Нечисти); город стремительно обрастал строительными лесами, грохотали подводы с белым камнем, с южным мрамором – Император тогда приказал денег не жалеть. Благородные сословия тоже тряхнули мошной, но главные расходы нёс именно Император.

Гномам было некуда бежать; отпущенный под честное слово один из них, известный людям под прозвищем Баламут, вернулся обратно, подтвердив сородичам страшную весть – на родине Каменный Престол объявил их трусами и предателями. Suura Y'pud, suuraz у pud, Сила Гномов, отреклась от своих сыновей.

И они работали. Молча, ожесточённо, свирепо, словно вновь оказавшись на смертном поле. После возвращения Баламута гномам уже не требовались надсмотрщики. Они не пытались ни бежать, ни бунтовать. Всё, что у них было, они вкладывали теперь в работу.

Император остановился примерно в полёте стрелы от кольца внешних стен, до сих пор покрытых толстым слоем копоти. Чёрному Городу, кварталам бедноты, досталось особенно сильно.

Однако теперь над почерневшими зубцами поднимались многочисленные купола и башенки, сверкавшие снежной белизной. От самой Замковой Скалы, на вершине которой высился императорский дворец владык Мельина, до почти что самого кольца внешних стен тянулись новёхонькие, только что законченные строения. Причём не только в богатых кварталах Белого Города, но и там, где вроде б не могло стоять ничего, кроме нищих лачуг.

Император с восхищением покачал головой. Изящные арки и купола – царским дворцам впору! – перемежались высокими, острыми, точно пики, минаретами. Большинство по сю пору пребывало в лесах, однако немало было уже закончено.

– Гномы не теряли времени зря, – тихонько заметила Сеамни, останавливаясь стремя в стремя с Императором.

– Они заслужили свободу, – также негромко, в тон любимой, отозвался правитель Мельина. – Свободу и все права граждан Империи.

– Вопрос только в том, примут ли они их: и эту свободу, и эти права… – вздохнула Тайде.

– Даже если не примут – я предложу, – Император тронул каблуками бока лошади. – Ага, а вот это, если мне не изменяет зрение, и есть положенная церемониалом торжественная встреча въезжающего в столицу правителя.

Тишина окрест и в самом деле внезапно огласилась мелодичным колокольным звоном. Десятки, если не сотни, и басовитых, и мальчишески-звонких бронзовых голосов грянули в унисон; никогда ещё столица не приветствовала таким хором своего вернувшегося повелителя.

– Гномы постарались, – Император не мог сдержать улыбку. – Это ж сколько колоколов им пришлось отлить! И откуда столько бронзы нашлось?

– Старые арсеналы, – отозвалась Сеамни. Дану по своему обычаю закрыла глаза, как всегда, прислушиваясь к чему-то потаённому. Император никогда не спрашивал, к чему. Она бы не ответила. Другое дело, случись что-то важное… – Расплавили залежи старого негодного оружия. Ещё, наверное, твоего прадеда…

– Хорошо получилось, – не мог не признать Император. – Хотя в такое время, может, и не дело так уж оружие в горн бросать, хоть и старое, но…

– Как раз в это время и надо хоть что-то, кроме оружия, – заметила Сеамни. – Колокольный звон, например…

Император был прав. Из Поясных врат Мельина, там, где широкий тракт нырял под высокие своды, быстро вылетали фигурки конных, бежали пешие. Высоко над головами трепетал штандарт Первого легиона, рядом с ним – вился консульский флажок.

– Клавдий, – проговорил Император. – Клавдий и «Серебряные Латы». Первая когорта.

– И гномы тоже, – заметила Сеамни. – Штандарт со скрещёнными молотами.

– Я надеюсь, у Клавдия с Тарвусом хватило ума не надевать гномам бирки в моё отсутствие…

Процессия развёртывалась. Вот мелькнули белые ризы духовенства, Церковь Спасителя тоже выходила встречать Императора (хотя расставались они в своё время совсем немирно).

– От Радуги – никого… – задумчиво проговорила Дану. – Или совсем исчезли, или…

– Скрываются и готовят мятеж, – докончил Император. – А если вспомнить, сколь тесные связи имела Радуга с баронством… Вся эта их легенда о «голубой крови», о том, что только благородные способны к постижению магии… А теперь ещё эта конфедерация, волки, эпидемия… – лицо правителя ожесточилось. – На сей раз Сежес не отделается так легко. Мы распалим костры… и сожжём их всех. Всех, кто дерзнёт противостоять мне. Это моя Империя, и те, кто против меня, должны перестать быть.

Сеамни вздохнула.

– Когда-то я тоже думала так, Гвин. Когда держала в руках Иммельсторн и мнила себя непобедимой. Мечтала, как сброшу в море на Берегу Черепов последнего человека. Как обращу просторы Империи во владения Дану…

– Каковые просторы Дану бы просто не удержали, – буркнул Император. – Сколько вас оставалось тогда? Несколько десятков… Ну, сотни две с детьми и неспособными сражаться…

– Верно, Гвин, – мягко проговорила Сеамни, отводя со лба чёрную прядку. – Верно. Мы не должны были убивать друг друга. Мы должны были… рожать друг от друга. Я имею в виду – наши расы.

– Да уж, я-то, во всяком случае, рожать никак уж не способен…