принимает его за мента, охотно вошел в роль следователя по особо важным делам. Впрочем, Анна вскоре поняла, что Шраер – такой же мент, как ее Гоша – верный друг, но не подала виду.

Так они на пару ездили по Боливии и Перу, причем иногда едва не наступали мне на пятки, и были хорошо осведомлены о моих перемещениях по Приамазонии. Анну удивило, что Шраер вовсе не собирается арестовывать меня, а занимается лишь слежкой и проверкой моих связей. Как-то на вечеринке с группой гринперос она невзначай подслушала разговор и, хотя очень плохо понимала по-испански, все же догадалась, что речь шла о наркотиках и золоте.

После того как в географическом обществе мне выдали необходимые документы и я вышел из Ла-Паса на север страны, Шраер, заполучив копию маршрутного листа, мог уже совершенно определенно сказать, куда именно я шел. Хоть Анна и настаивала на том, чтобы отправиться следом за мной через сельву, Шраер поступил так, как ему приказали, и вместе с Анной, которая теперь уже слишком много знала, чтобы ее можно было отпустить на все четыре стороны, прилетел на плантацию Августино.

Там они жили все то время, пока я блуждал по дебрям джунглей. У Шраера, коль Анна невольно стала соучастницей, уже отпала необходимость изображать из себя следователя, и он с облегчением вернулся к своему привычному имиджу мелкой шавки, состоящей на службе наркомафии.

Тогда, по словам Анны, и наступили для нее черные дни и еще более черные ночи. Шраер домогался ее всеми доступными ему способами: обещал несметные богатства, угрожал расправой, настойчиво ухаживал или просто нагло влезал в ее постель, и лишь после того, как однажды ночью Анна сунула ему в рот ствол «магнума» и стала медленно нажимать на курок, Шраер немного поостыл. Охранка валилась с ног от хохота, наблюдая за толстым и вечно потеющим ловеласом.

Несколько раз Анна издали видела Валери и, как я уже говорил, была сильно разочарована. «Я думала, это звезда, каких показывают в латиноамериканских телесериалах, – говорила она, глядя на меня с состраданием. – А Валери оказалась просто темнокожей куклой с мелкими чертами лица и скверным характером». Ей, может быть, виднее, решил я и не стал спорить с Анной по этому поводу.

Когда я устроил переполох на вилле, ворвавшись в кабинет Августино, вся охранка на вертолетной площадке была приведена в повышенную боевую готовность. Никто, оказывается, не ожидал от меня такой агрессивности, потому как и Августино, и картавый были уверены, что я приду не ради мести, а за рукой и сердцем Валери.

– Августино звонил сюда два дня назад, – заканчивала свой рассказ Анна, – и передал, что ты обезопасен и тебе предложено сотрудничество. А сегодня утром, как рассвело, нам приказали усилить патрулирование. И тогда я поняла, что ты идешь в нашу сторону.

Анна привстала, выглянула из ямы, посмотрела по сторонам.

– Этот Леша Арикян – страшный и гадкий человек, – сказала она. – Тебе надо опасаться встречи с ним.

– Его больше нет, – ответил я. – И не надо ничего бояться. Теперь рассказывай, как найти Валери.

Анна вздохнула.

– Так я и знала. Ты не изменился, Кирилл, ты по-прежнему тешишь себя иллюзиями. Скажи, ты все еще любишь ее?

– Анна, – ушел я от ответа, – на каком этаже, в какой комнате живет Валери? Где посты охранки, как лучше пройти незамеченным?

Анна молчала, потупив взгляд, потом глухо сказала:

– Кирилл, послушай меня и не перебивай. Нам надо уходить отсюда. Мы слишком много знаем, и в этом крокодиловом болоте нас сожрут в одно мгновение. Я хорошо узнала этих людей, поверь, они не остановятся ни перед чем. Тебе много раз везло, тебе сошло с рук, когда ты возил наркотик из Колумбии, когда пошел пешком через сельву, когда ворвался на виллу Августино и пришел сюда. Твой ангел-хранитель не может быть таким щедрым бесконечно. Мы незаметно выйдем через сельву к автотрассе – до нее не больше десяти километров, а оттуда прямой путь в Ла-Пас. Я очень прошу тебя! Ради того, чтобы спасти тебя, я изменила свою жизнь, я почти год ждала этой встречи, а ты опять хочешь идти под пули. Зачем тебе эта Валери? Она не любит тебя, это чужой человек, она порочна, как и все ее окружение. Пусть сидят здесь в своих джунглях, выращивают коку, моют золото, объединяют племена – это их дело. А мы с тобой – русские, только у себя дома мы кому-то нужны и можем что-то доказать.

– У себя дома? – переспросил я. – Можем что-то доказать?

Она трясла меня за плечи, с мольбой в глазах смотрела на меня, но я не видел ни ее, ни листьев, ни лиан, а только лица – сторожа-корейца с нашего причала, полковника Алексеева, американского журналиста, адвоката Рамазанова, афганцев в пестрых чалмах и до боли знакомое, родное лицо Бориса.

– Нет, Анна, – ответил я. – Ничего мы не сможем доказать. Хоть в лепешку расшибись.

Она больше не упрашивала меня, шмыгнула носом, прижалась к моей груди щекой, и только тогда до меня дошло, от чего отказалась и сколько пережила эта девушка ради меня. Ком встал у меня в горле, и, кажется, на глаза навернулись слезы. Я смог произнести лишь:

– Я люблю тебя…

Мы, пригнувшись, тихо возвращались к тому месту, где лежал труп Шраера. Анна не смогла подойти к нему, встала за деревом, прижав ладони к лицу. Не могу сказать, чтобы и я с удовольствием смотрел на тело толстяка, но другого выхода не было.

Преодолевая брезгливость, я принялся стаскивать с трупа пятнистую униформу. Брюки оказались мне неимоверно велики, и мне пришлось подвязать их в поясе веревкой, ну а куртка, хоть и болталась на мне, как на вешалке, с плеч все же не сваливалась. Я закатал рукава, повыше поднял воротник, а кепи с большим козырьком надвинул на глаза.

– Ну как, похож? – спросил я, взяв винтовку в руку, как это делал Шраер.

Анна скептически оглядела меня с ног до головы.

– Это ужасно, – прошептала она. – Я все еще чувствую запах его пота.

Мы вышли из джунглей и неторопливо пошли по асфальтовой дорожке, по краям которой росли круглые, как мячики, кактусы. Недалеко стояли два охранника, один прикуривал у другого. Они посмотрели на нас,