Возможно, это были финансовые отчеты или какие-нибудь другие раскладки, в которых легче разобраться специалисту. Одной скрепкой были соединены письма на английском и испанском, скопированные на ксероксе либо переданные по факсу. Одно коротенькое письмецо на испанском было исполнено тем же самым милейшим почерком, которым Валери писала мне записочки. В конце его, вместо подписи, – след губной помады. Испанским я не овладел еще в такой степени, чтобы перевести письмо от начала и до конца, но один абзац я разобрал: Валери рассказывала о своей поездке в Мордовию и встрече с солдатом, который «прятал товар и знает имя второго».

Это ни с чем не сравнимое ощущение – черт знает в какой дыре, в «белом пятне» приамазонской сельвы найти останки вертолета, а в нем – письмо, где речь идет о тебе.

На листе ватмана, прикрепленном к письмам, была начерчена схема, в смысле которой я разбирался довольно долго.

Это были квадратики, соединенные между собой стрелками. В правом верхнем углу был нарисован квадрат под номером один. Рядом с цифрой крупными буквами написано: «AFG». Далее, похоже, имена: «Gihangyr, Aziz». Затем стрелка потянулась ко второму квадрату: «TAD». И опять пара имен: «Alexejeff, Wolsky».

Вольский! – чуть не закричал я, вспомнив фамилию бывшего начальника политотдела, который в генеральской форме сфотографирован вместе со штатским у трапа самолета.

Еще одна стрелка вела в столицу, и в квадрате, обозначенном как «MOS», было написано «№ 1, 2, Serge». Оттуда линия потянулась к квадрату «LIET» со знакомым именем «GLEB». А квадрат «TAD», помимо столицы, был связан еще и с каким-то «ITCHKERY», а имя «JOH» было подчеркнуто трижды.

Я еще не понимал, что это значит, и почему-то вспомнил лицо Бориса, бледное, анемичное, и его тихие слова: «Мне страшно».

Я сложил все бумаги в папку, завязал тесемку и, сунув ее под мышку, пошел к месту своего приземления. Кажется, Кирилл Андреевич, сказал я сам себе, вы узнали такое, что лучше бы вам не знать и за что голову отрывают мгновенно, отфутболивая ее далеко-далеко.

Прошло не меньше часа, пока я сумел закинуть наверх конец веревки. Сначала Хуан вытащил рюкзак, а затем уж меня.

– Нашел еду? – с усмешкой спросил он, а я с наслаждением смотрел, как медленно вытягивается его физиономия при виде консервных банок, сигарет и бутылки.

– О! – воскликнул он, даже не поинтересовавшись, где я раздобыл такое богатство. – «ЛМ»! Это мои любимые сигареты!

Он тут же принялся вскрывать пачку, чиркнул зажигалкой, прикурил, затянулся, и блаженство легло на его изможденное лицо.

– А это, – сказал я, протягивая ему бутылку, – должно быть, твой любимый бренди?

Он отхлебнул, снова глубоко затянулся и сказал:

– Ты знаешь, Кирилл, теперь я уверен, что мы выберемся отсюда.

Лучше бы он так не говорил!

Я разделил поровну доллары, к которым Хуан отнесся с равнодушием, повертел их в руках, словно забыл, для чего они предназначены, и затолкал в карман брюк.

Мы вскрыли одну из банок, там оказалась спаржа с мясом и в соусе, которую мы разогрели на костре и съели в несколько секунд. Хуан, облизывая самодельную деревянную ложку, вздохнул:

– Только голод раздразнил. А может быть, я тоже туда спущусь и еще чего-нибудь поищу?

Я заверил его, что внизу, кроме полуистлевшего трупа, уже ничего интересного нет, и вытащил из рюкзака папку с документами.

Фотографии не произвели на Хуана такого впечатления, как на меня. Он быстро просмотрел их, усмехнулся чему-то и вернул их мне.

– Все это грязные делишки волка Августино.

– Но как эти снимки оказались здесь? Что это был за вертолет?

– Скорее всего он работал на Августино и летал с заданиями в Ла-Пас или в Лиму, – ответил Хуан, краем глаза поглядывая на вторую банку со спаржей. – А потом грохнулся. В этом дьявольском месте даже компас не работает.

– Ты кого-нибудь знаешь?

Он взял тот снимок, на котором была изображена группа мужчин в темных очках на берегу океана.

– Этого не знаю, – говорил он, водя пальцем по лицам. – Этот приезжал к нам из Колумбии на плантацию, просил продать участок, не знаю, как его имя. Этот – Рауль, слуга Августино. Ну, это сам волчара в центре. Этот пузатый – американец, я видел его всего раз, когда собирались все гринперос и плантаторы на большой совет. Этого не знаю. Этого тоже… Ну, это я. Только ты эту фотографию сожги, а то меня Интерпол на электрический стул посадит.

Я выхватил у него из рук фотографию. Действительно, Хуан собственной персоной. Как это я не узнал его?

– Когда это было?

– Приблизительно год назад. Мы собирались в Кито, обсуждали разные вопросы.

– К примеру, какие?

Хуан поморщился, ему почему-то явно не хотелось говорить об этом.

– Ну, сколько отстегивать властям, чтобы они оставили нас в покое, как уберечь плантации от дикарей,