Эта эквилибристика на пятиметровой высоте так вымотала меня, что мне пришлось сесть на маленький стульчик, который находился рядом с креслом пилота, и отдыхать несколько минут.

Салон был почти пустой, ящика с продуктами, к моему великому сожалению, я не нашел. К бортам крепежными скобами были прикреплены канистры и фляги, все пустые. Большой желтый бак для топлива оказался надтреснутым, и керосин, по-видимому, давно вытек. К спинке кресла пилота синтетическими ремнями был пристегнут пластиковый чемоданчик. Я ухватился за него как за последнюю надежду, хотя понимал, что в таких чемоданчиках намного чаще встречаются совершенно бесполезные здесь доллары, чем продукты.

Но в чемоданчике, который мне пришлось взломать, так как замки на нем были кодовыми, не оказалось даже долларов. Мне хотелось выть от досады, когда я выгреб из чемоданчика какие-то позеленевшие от сырости папки и конверты. Ни банки кофе, ни рыбных консервов, ни соленых жареных орешков, ни плитки шоколада!

Я швырнул бумаги вниз, а чемодан забросил в глубь салона.

Осталось проверить содержимое сумки, которая висела на покойнике. Это была не только неприятная, но и опасная процедура, потому как мне пришлось наполовину свеситься с фюзеляжа, держась за пилотское кресло одной рукой. Я сумел ухватиться за ремень сумки, но как только начал подтягивать ее к себе, ремень лопнул, и сумка полетела вниз.

Я чертыхнулся и принялся карабкаться на сук, опираясь на обломок лопасти. Прошло не меньше четверти часа, пока я спустился на землю.

Сумка покойника все-таки принесла удачу. Две плоские консервные банки, похожие на шайбы, три пачки сигарет в герметичной упаковке и зажигалка на пьезоэлементах (Хуан будет плясать от радости!), бутылка чего-то спиртного с совершенно выцветшей этикеткой, бумажник с купюрами и револьвер, хоть и потемневший от сырости, но, по-моему, еще вполне пригодный для стрельбы – вот все, что я нашел.

О содержимом банок я пока не знал, хотя прочитал все аббревиатуры и буквы, вытесненные на их поверхности. Решил, что вскроем их наверху. Из бутылки отпил глоток – это было что-то вроде коньяка или бренди, и мне сразу крепко дало в голову. В бумажнике оказалось почти три сотни долларов, которые я не поленился пересчитать.

Рассовав трофеи по карманам, я хотел было уже идти к стене, как вспомнил о бумагах, которые выкинул из чемоданчика. Я сел на землю, развязал тесемки папки, раскрыл ее и сразу застыл, не сводя с нее глаз.

На меня смотрела Валери.

Глоток бренди немного понизил степень моей впечатлительности, иначе я бы решил, что пришло время галлюцинаций. Я взял в руки тонкую стопку фотографий. От сырости они склеились, и, осторожно отдирая их друг от друга, я смотрел и смотрел на знакомые и незнакомые лица.

Валери, еще совсем пацанка, наверное, пятнадцати лет, стоит в обнимку с широкоплечим мужчиной в светлых шортах и белой майке, голову которого венчает пышная шапка седых волос. Мужчина белозубо улыбается, лицо его смуглое от загара. Может быть, это ее отец, Августино Карлос?

Я перевернул фотографию, но никаких надписей не было. Взглянув на другой снимок, я невольно воскликнул:

– О, какие люди!

На меня смотрела милейшая супружеская пара – картавый в смокинге и бабочке и Валери в свадебном платье. Ее спокойное, почти родное лицо, вызывавшее у меня коктейль самых противоречивых чувств, было прикрыто вуалью, на шее сверкало ожерелье. Картавый держал ее под руку и улыбался краешком губ. И это тот же человек, с которым я боролся на краю ледовой трещины, которому собственным пальцем выдавил глаз? Я не мог оторвать от них взгляд. Для меня это был снимок века, это было чудо, равное Лохнесскому чудовищу, йети и пришельцам. Картавый, этот садист, маньяк, грязный убийца, и Валери, которая когда-то так очаровала меня своей почти детской непосредственностью и девичьей отвагой – муж и жена!

Все еще удивляясь их мастерству в навешивании лапши на уши, я отклеил третий снимок и опять издал возглас. Картавый и Алексеев! Оба в плавках, сидят за белым столиком у бассейна, что-то пьют из высоких стаканов и улыбаются фотографу. Кажется, снято на даче картавого.

Я взглянул на следующий снимок. Это был портрет Алексеева в форме, какие обычно снимают для личного дела. Тут он еще в звании подполковника. Лицо мрачное, в глазах – обида, злость и прочие отрицательные эмоции.

Несколько следующих фотографий ничего нового мне не открыли. Это были групповые снимки незнакомых мне людей на фоне пальм, океана и автомобилей. Я внимательно рассматривал их. Аккуратно причесанные, хорошо выбритые, в светлых рубашках, почти все – в темных очках. Кто эти люди? Какое отношение имеют к Августино и Валери?

И снова я взвыл от своеобразного восторга и вскинул вверх брови. На очередном снимке на фоне авиационного трапа с ковровой дорожкой пожимают друг другу руки темноволосый мужчина в костюме, с холеным лицом и безукоризненной прической, окруженный охранниками, и генерал-майор, лицо которого мне знакомо, как говорится, до боли… Мы с ним служили, кажется, в Афгане… Он был где-то при штабе, то ли заместитель командира дивизии, то ли…

Я постучал себя кулаком по лбу. Как ни странно, эта процедура действительно помогает. Начальник политотдела дивизии! Он самый! Только при мне он был подполковником, а здесь уже генерал. Вот только фамилия его… Я морщил лоб, но, должно быть, физическое истощение и голод плохо сказались на свойствах памяти, и фамилия бывшего начпо никак не приходила мне в голову. Снято, наверное, не так уж давно. И лицо этого штатского знакомо, кажется, он давал интервью телекомпании «Останкино» в конце лета в связи с нападением моджахедов на двенадцатую заставу Московского погранотряда. То ли он из таджикского МИДа, то ли из контрразведки. Словом, человек из окружения президента.

Я отложил снимки в сторону. Что случилось с миром, думал я, глядя, как по моей руке ползет рыжий муравей. Вот покойный Игорь Алексеев. Я помню его еще молодым и перспективным начальником штаба батальона, по которому все полковые дамы сходили с ума. Редкое сочетание замечательных качеств было у него: умный, красивый, смелый и благородный. Первый офицер в нашем полку, которого представили к ордену Красного Знамени. Что с ним стало потом? Почему он вдруг отказался от своих принципов и связал свою жизнь с подонками вроде картавого? А бывший начальник политотдела? Помню, как он выступал у нас в роте, как хмурил брови, стучал кулаком по столу, говорил о кристальной честности и принципиальности. Кто он сейчас? Почему его фотография оказалась в этой папке?

Я стал просматривать бумаги. Целая стопка была исписана цифрами, которые мне ни о чем не говорили.