сейчас всё прошло, причем прошло удивительно быстро. Однако больной по-прежнему в коме, и энцефалограмма у него очень-очень плохая. В полицейском отчете этого нет, но специалисты полагают, что у больного, возможно, была остановка сердца. Причем достаточно длительная, чтобы мозг претерпел необратимые изменения. Не может ли госпожа Малышева внести ясность в этот вопрос?
— Нет, — ответила Катя. — Не могу. А можно нам посетить больного?
Оказалось, можно.
В палате было три койки. Две пустовали. На третьей лежал Коля. Его бритый череп успел прорасти белесой щетинкой. Борода вроде тоже отросла и выглядела неплохо. Сам Коля тоже выглядел неплохо. Дышал сам. Никакого кислорода. Но — в коме.
Катя решительно уселась на стульчик у кровати, положила руку на гладкий лоб между нашлепками датчиков.
— Что ты делаешь? — удивилась Лейка.
Катя не ответила. Закрыла глаза, попыталась прислушаться непонятно к чему…
Ничего не произошло. И ничего не привиделось.
Катя открыла глаза, посмотрела на Лейку. Лейка утирала слезы. Ей было жалко Колю.
Катя жалости не чувствовала. Только острое разочарование от того, что не удалось помочь.
— Скоро его друзья придут, — сказал шведский врач. — Сначала они лежали вместе, но потом друзьям стало лучше, и их выписали. К сожалению, они совсем ничего не помнят. И понять их трудно. Даже нашему переводчику. Я сожалею.
— Я тоже, — сказала Катя. — Пойдемте к вашему менеджеру. Лейка, ты останешься?
— Я тут посижу, — сказала Лейка. — Боже мой, как жалко! Какой мужик…
С администратором договорились быстро. Шведская сторона берет на себя доставку больного в Россию, причем если провести это по шведской схеме, то стоить это будет всего десять тысяч крон. Но ответственность за возможные осложнения Катя должна взять на себя. Кстати, кем она приходится больному?
— Сестра, — ответила Катя. Подумала и добавила: — Сводная. Деньги — сразу?
Нет, сразу платить было не обязательно. Главное, Катя должна подписать документ о том, что принимает на себя ответственность за последствия.
Катя подписала. Наверно, это было неправильно. Наверно, надо было посоветоваться с Колиными друзьями. Наверняка у Коли в Питере были друзья, родственники… Но Катя чувствовала себя ответственной за то, что произошло.
Выйдя из кабинета менеджера, она открыла сумочку, достала серебряную цепочку, которую подарила (как давно это было!) Коле на день рождения. Красивая цепочка. И руны получились тоже красивые.
В палате Коли народу прибавилось. Пришли Шурин с Бараном.
А Лейка уже не плакала, а строила глазки. Но скорее — по инерции. Мордочка у нее была печальная.
Катя сказала, что подписала документы для отправки Коли домой.
— А чё — ты? — набычился Баран.
— А кто еще? Ты, что ли? — осадил его Шурин. — Ты уже с этими докторами побазарил. Чуть полицию не вызвали. Всё правильно, Малышка. Спасибо. Говори, чего надо. Мы всё сделаем.
— Да я пока сама еще не знаю, как и что… — Катя смотрела на Колю. Неужели это всё-таки она виновата? Эта гравировка…
— Что лекаря говорят? Когда он очнется? — спросил Шурин.
— Ничего хорошего. Говорят, может, он вообще… Никогда. Говорят: возможно, что в мозгу необратимые изменения.
— Чё-то я не въехал. Это чё значит — необратимые изменения? — спросил Баран.
— Значит, что кончился наш Колян, — буркнул Шурин. — Абзац.
Лейка всхлипнула.
— Фигня! — мотнул башкой Баран. — Не верю! Голый встанет. Я его знаю. Он
— Это, братан, кино, — сказал Шурин. — В кино всегда в конце всё хорошо.
— Хрена себе — хорошо! — возмутился Баран. — Их там, типа, порезали всех!
В палату заглянула пожилая медсестра. Высказалась недовольно.
— Чё она сгрузила? — спросил Баран.
— Просила потише, — перевела Лейка. — Еще сказала: через десять минут они тут будут что-то такое делать с пациентом, поэтому нам предложено выметаться.
— Понятно, — пробормотал Баран. — Нет, ну вот ведь непруха… Всё из-за этой… — поглядел на Катю и смягчил выражение: — …суки! Найду — натрое порву!
— О-о! Нашлась! — Баран обратил внимание на цепочку, которую Малышка всё еще держала в руках. — Отдали шведы, да? А цепура его где?
Катя вопрос проигнорировала. Она думала.
Если действительно виноваты выгравированные ею руны, то, может, надо выгравировать что-то такое… отрицающее.
— Лейка, не знаешь, как отменить руну? — спросила она.
— Может, перевернуть? А зачем тебе?
— Надо. Нет, думаю, перевернуть — не подойдет… — Катя потерла пальцем пластинку. — Ладно, пошли отсюда.
Карлссона они нашли там же, где оставили. На скамейке. Но выглядел он получше.
— Здорово, братан! — приветствовал его Баран. (С Шурином Карлссон поздоровался молча.) — Ну чё, нашел должника своего?
— Нашел, — сказал Карлссон.
— А у нас, видишь что. Ты ушел, а мы, это… Ну, беда, в общем.
— Я знаю, — ответил Карлссон.
— Лейка, такси поймай, — попросила Катя. — В гостиницу поедем.
— В «Шератон»?
— Нет, в нашу. Шурин, вы где остановились?
— Так, у девчонок одних… местных.
— Телефон мой запишите, хорошо? Это мобильный и — в номере.
— И адрес сразу дай, — попросил Шурин. — А нашего я не знаю. Узнаю — позвоню. Бывай!
И они ушли. Здоровенные, в черной коже… Но какие-то потерянные.
Уже в такси Катя спросила:
— Карлссон, как можно отменить руну?
— Какую, кто резал?
— Руну
— Покажи.
Катя показала.
— Может, ее просто зачеркнуть?
— Нет. Если на дереве, можно было бы срезать, а с серебром — не получится. Металл всё равно будет помнить.
Некоторое время ехали молча.
На спину сиденья такси кто-то наклеил стикер «пацифик», самолетик в круге с надписью по-шведски: «Бог против войны. А ты?»
