он, враг, должен стать таким же понятным и осязаемым, как те же Ведуны — кстати, необъяснимо присмиревшие, по словам всё того же Дима. И чтобы явить клану этого врага, она и должна пройти всеми, даже самыми чёрными путями. А Ведуны — они и есть Ведуны. Старый враг. Но сейчас, судя по всему, почти беспомощный. Их главное оружие — магия; а как умеет драться Буян, она, Джейана, знает, и притом очень хорошо. Тут, кстати, на подходе и ещё одна очень интересная мыслишка — если у Ведунов нет магии, чем они смогут помочь Ольтее? Но Буяну об этом пока говорить не нужно, ох, совсем даже не нужно…

Миновав Лысый Лес (Джейана почти и не смотрела по сторонам), путники достигли Змеиного Холма. Буян остановился, глаза его странно остекленели, края рта подёргивались от ярости.

— Вот он, — прошептал человекозверь. — Ух, гады!..

— Гады-то они гады, — сквозь зубы негромко отозвалась Джейана, — да только ты сам подумай — без этого тела тебя бы уже сто раз убили…

Буян несколько диковато воззрился на девушку — что, мол, несешь?

— Да пусть бы убили, — наконец выдавил он. — Все лучше, чем так-то…

— Ох, подивился бы Твердь, на тебя глядючи! — покачала головой Джейана. — Ты ведь, Бу, считай, один из последних остался. Старшего Десятка больше нет, сам Твердь… — она с усилием оборвала себя, на миг прикрыла глаза ладонью, судорожно вздохнула, однако, справившись с собой, через секунду вновь говорила по-прежнему: уверенно и твердо. — Да, да, подивился бы! Раз уж такая беда приключилась, то, пока исправить нельзя, надо пользоваться! Что я, не помню, как ты сражался?

— Ага, пользоваться, — проворчал Буян. — Вот сама бы и пользовалась. А мне уже давно тошно. Кабы не милость Великого Духа…

— Это какая же? — тотчас заинтересовалась Джейана.

Буян принялся рассказывать. О том, как увидел странных людей над разорванным холмом; сверкающая пирамидка; волны боли, едва не сжёгшей его мозг; катящаяся на юг волна стремительного увядания, иссыхания, умирания; и его, Буяна, мысль о том, что Великий Дух посылает ему последнее испытание.

Джейана с досады даже стукнула себе по коленке. Проклятие! Это она должна была оказаться там, чтобы увидеть всё собственными глазами! Перед мысленным взором все ещё стояли напичканные машинами подземелья; там, где по металлическим жилам бежит жгучая невидимая кровь замурованных чудовищ; описания Буяна как нельзя лучше совпадали с тем, что увидели её собственные глаза.

На время она даже заколебалась. Может, всё-таки не лезть на рожон в ведунье логово, а вернуться в клан?

По словам Дима — да и по рассказу того же Бу, — там все ещё действуют кое-какие заклятия, там отчего-то сохранилась Сила… Может, использовать её? Исцелить Ольтею, и…

За этим “исцелить Ольтею” зияла черная пустота.

Нет. Ей надо идти вперед, а не назад. Поворачивать поздно. Её уже столько раз пытались убить, что теперь бояться совершенно нечего. Она на правильном пути — иначе её точно оставили б в покое. И её деяния не прогневали Великого Духа — ведь, будь это так, жизнь её пресеклась бы с единым вздохом.

Она пойдёт дальше. Если Силы лишены и Ведуны… что ж, она сможет поговорить и с ними. Потому что у них, у людей и Ведунов, может появиться общий враг.

— Идём, — сказала она человекозверю. — Идём. Я… мне тут пришло на ум, что едва ли мы найдём помощь и там… но всё равно идём.

Буян коротко и резко кивнул, вновь поднял ламию на руки и зашагал вперёд.

На Змеиный Холм.

О многом, ох, о многом ещё хотелось поговорить с нежданно объявившимся родичем Джейане! Вспомнилась загадочная встреча с эльфами, толковавшими нечто вроде того, что Буян- де не прочь остаться тут с ними… Вспомнилось и загадочное исчезновение — на месте схватки не нашли никаких его следов, он тогда пропал, точно воспарив в небеса. Конечно, хотелось побольше узнать и о Ведунах, и о ламии… Но всё это потом. Потом. Расспросы подождут. Сейчас у несчастного оставалась одна только мысль — донести Ольтею до обиталища Ведунов да слабая надежда, что там помогут. Когда родович в таком состоянии, спрашивать его бессмысленно. Так что подождём.

Наутро к Диму ввалилась целая толпа. Впереди всех — Фатима, всему клану хозяйка; Линда, Гилви, Олеся — её ближние; нынешняя свита Фатимы. Фай-линь видно не было.

За ночь Дим окончательно оправился. И хотя руки оставались связаны, он смотрел на сгрудившихся девчонок весело и совсем без страха.

— Вставай давай, — распорядилась Фатима. — Вставай. Учитель тебя уже ждёт.

Равнодушно глядя в сторону, Дим поднялся. Не противясь, вышел на свет. Над кланом замерло не по- осеннему яркое солнце; родовичи клубились на площади, точно растревоженные лесные пчёлы.

Учитель тоже был здесь. Ходил взад-вперед возле Кострового Дерева, словно поджидающий толстую древесную мышь леодавр. На Дима Учитель бросил лишь один короткий взгляд, и тот вдруг понял, что наставнику нет никакого дела до заблудшего чада — мысли Учителя занимало нечто тайное, недоступное простым обитателям лесов.

Когда появилась Фатима, Дим невольно подумал, что девушка отнюдь не выглядит торжествующей победительницей. Скорее наоборот, Фатима казалась растерянной. Оно и понятно — толпа приглушённо гудела десятками голосов, но было не заметно, чтобы клан Твердиславичей дружно требовал смерти Дима.

Здесь сейчас будет кровь, внезапно понял он. Много крови. Зоркий глаз охотника сразу приметил слишком много заострённых колов в руках парней; они явно собирались отбить осуждённого. Невольно Дим повернулся к Фатиме. Неужто она ничего не замечает и не чувствует?

Фатима нервничала и, как показалось Диму, чего-то боялась. Гилви и Линда за её спиной напряжённо шептались, а сама Вождь-Ворожея тщетно пыталась согнать с лица предательскую бледность. Она поняла, что ещё немного — ив клане вспыхнет братоубийственная смута.

Меж тем Учитель неожиданно замер, как-то неуловимо повел плечами, словно сбрасывая груз иных забот, и в свою очередь обратился к Фатиме.

— Начинаем!.. О, поистине, настали чёрные времена. — Голос Учителя возвысился и окреп, захватывая всё пространство внутри скального кольца. — Верные и преданные, покорные слову Всеотца один за другим встают на стезю порока!.. Творят непотребство, затевая ссоры и свары между своими, не подчиняясь Вождь-Ворожее, являя собой причину и начало кровавых склок…

Учитель говорил как всегда. И ошибался. Потому что как всегда сейчас ни действовать, ни даже думать было уже нельзя. Фатима не принадлежала к дурам -мужененавистницам, грезящим одной только властью и жаждущим только её. Она если и впала во временное ослепление, то до конца не ослепла. Куда лучше, чем кто бы то ни было, лучше даже, чем Джейана Неистовая, она умела слушать клан. Недаром в былые дни Фати считалась самой внимательной исповедницей, и никто не умел так ловко погасить готовую вот-вот разгореться ссору.

Сейчас голос клана был голосом тяжелобольного, одержимого буйством. Вот-вот рухнет последняя утлая запруда, и давно копившаяся ненависть выплеснется огневеющим потоком; и тогда скалы потемнеют от крови. Как обычно, было две группы зачинщиков с обеих сторон; остальные же, подавляющее большинство, отнюдь не горели желанием драться, но если свара всё-таки начнется, они тоже не останутся в стороне — хотя бы потому, что остающиеся в стороне как раз и погибают чаще всех.

Среди толпы мрачных, неумело прячущих за спинами заострённые колы юношей стояла Файлинь, тонкая, прямая, напряжённая до последнего предела; Фатима тотчас почувствовала заклятие былой подруги. Та изо всех сил пыталась сдержать мутную ярость готовых сражаться за Дима.

“Всеотец! — ужаснулась вдруг Фатима. — Ну почему же так получилось? Ведь Дим виноват, виноват по всем законам и уложениям, он ударил девчонку… и Викки, и Гилви… Раньше никто и пальцем бы не пошевелил, чтобы защитить его! А теперь?.. Но я ведь не виновата! Не виновата! Эти парни — придурки… править должны мы, девушки, потому что мы способны думать о чём-то ином, кроме охоты и удовольствий… это же так естественно…”

Да, девчоночья часть кланов всегда была хранительницей всей небогатой истории рода детей Великого Духа. Травничая и кухарничая, леча больных и рожая, именно старшие девушки передавали младшим правдивые знания, обмениваясь ими при необходимости и с другими кланами. Парни же признавали только охоту и войну, право же, не слишком отличающиеся друг от друга. Им не было дела, отваром из каких трав