вдоль поля. В отчаянии махнул я ему рукой, как отошедшему от остановки троллейбусу.

— Можете идти за нами, — не очень охотно предложил советник, наверное, сжалившись надо мной. — К вечеру мы догоним штаб… А может, и не догоним. Но имейте в виду: в этом районе шастает несколько банд, мы сегодня уже дважды нарывались на засады.

Обозленный на нерадивых летчиков, неприветливого советника и обстрелявших его душманов, я повернулся и побрел назад. Активисты по-прежнему стояли в поле и ждали от меня решительных действий. Они вопросительно посмотрели на меня, когда я подошел к ним. Я же, в свою очередь, вопросительно посмотрел на них. Так мы стояли около минуты, вопросительно глядя друг на друга.

Советник и солдаты уже скрылись за дувалами, и мне вдруг стало одиноко и грустно. Я еще раз посмотрел на афганцев. У одного из них — в кепи, похожем на то, что носят советники, — был более-менее осознанный взгляд. В Советской Армии, когда формируются группы, всегда назначается старший, даже если в этой группе два человека. И я решил, что афганец в кепи непременно должен быть старшим. К нему я и обратился с вопросом:

— Какая задача у вас? Что вы должны делать?

Афганец искренне улыбнулся и развел руками. Что-то сказал на своем.

«Так, прекрасно, — подумал я. — Ко всему еще, никто из них не понимает по-русски».

Ситуация была просто идиотской. Меня высадили не в том квадрате, по сути, выкинули посреди поля без карты, без средств связи, толком не объяснив задачи. Ко всему еще, я должен был разбираться с группой афганцев, которые ни слова не понимали по-русски.

Я громко выругался. Афганцы ждали от меня приказаний. А я не знал, что бы им такого приказать.

— И что теперь мне с вами делать? — вслух размышлял я.

— Дэла… — напряг память афганец, пытаясь уловить смысл моих слов. — Шома забанэ дари баладид?

— Не понимаю, что ты там бормочешь, — ответил я, хотя и догадался по слову «дари», что афганец пытается определить степень моих возможностей в преодолении языкового барьера. Стянул с головы панаму, сел на землю. Достал пачку «Ростова» и предложил афганцам закурить.

Черт знает, что такое! Десятилетние пацаны, что встречают нас у дуканов, в пределах необходимого минимума говорят по-русски. Партийные активисты, которым с нами не один пуд соли съесть в совместной работе, ни бельмеса. Так кому важнее знание языка?

Я поднялся с земли, отряхивая брюки:

— Ну что, ребята? Пойдем? Как это по-вашему? Барбухай?

Афганцы рассмеялись, поняли, значит. Затушили пальцами окурки, попрятали их в карманы. Трое сразу пошли вперед, изображая головной дозор. Тот, кого я мысленно назначил старшим, встал справа от меня. Остальные растянулись за мной на всю ширину дороги таким образом, что я оказался прикрытым со всех сторон.

«Почем нынче у „духов“ советские офицеры? — мысленно упражнялся я в юморе. — Если тысяч десять, то это еще куда ни шло…»

Я оглянулся на своих безмолвных товарищей и изобразил на лице какое-то подобие улыбки.

Мы шли по кишлачной дороге неизвестно куда. В мелкой, как пудра, пыли бесполезно было отыскивать следы солдат, и я выбирал направление интуитивно, стараясь держаться подальше от дувалов. Правда, тишина впереди нас в какой-то степени гарантировала безопасность.

Через полчаса мы вышли из кишлака на пустырь, который упирался в пологие сопки. Афганцы вдруг о чем-то загалдели и замахали руками.

— Ага! — обрадовался я, тоже увидев на сопке бронетранспортер, врытый наполовину в окоп. — Кажется, наши.

— Бале, шурави! — закивали головами афганцы и, как мне показалось, немного загрустили.

Я решительно свернул на пустырь и, почувствовав себя намного увереннее, быстро зашагал к бронетранспортеру. Через минуту, когда нас разделяло метров пятьсот, машина выехала из окопчика, съехала с сопки, остановилась. С ужасом я увидел, как в нашу сторону медленно поворачивается ствол башенного пулемета. Нас что, за «духов» приняли?!

Я сорвал с головы панаму и замахал ею с такой силой, что она вывернулась наизнанку. Потом закинул автомат за спину и, излучая всем своим видом гуманизм, побежал к бэтээру. К броне я подошел с блистательной улыбкой Сталлоне, не сводя глаз с триплексов. Из люка наконец высунулась голова, черная от солнца и обросшая бородой.

— Ты кто? — спросила голова.

— Свой! — как можно убедительнее ответил я.

Голова еще минуту рассматривала меня, изредка бросая взгляды на афганцев. Когда подозрение улеглось, на броню вылез ее обладатель — коротенький майор. Он сел, свесив ноги в люк, и наконец улыбнулся. Диковатый блеск его воспаленных глаз, потрескавшиеся губы, мрачная небритость делали майора очень похожим на Робинзона Крузо.

Я поведал майору короткую историю с фильтрапунктом и площадкой номер семь, не стесняясь крепких выражений.

— Да-а-а, — протянул майор. — Грустно… Да и у меня не веселее. Месяц назад выкинули в этот район и приказали стоять до особого распоряжения. Кажется, обо мне все давно забыли.

— А как здесь обстановочка?

Майор скривился как от зубной боли, но ничего не ответил. Я показал глазами на афганцев:

— Что ж мне с ними делать?

Майор долго чесал бороду.

— А что, ты среди них единственный наш?

Я кивнул. Майор сочувствующе вздохнул. Он тоже много чего не понимал.

— Даже не знаю, что тебе посоветовать… — Он что-то прикидывал в уме, затем решительно махнул рукой: — Ладно! Отвезу тебя на свой страх и риск. В трех километрах отсюда наша «точка». Там разберешься что к чему.

Афганцы дружно оседлали БТР, а за ними и я.

На «точке» нас встретил подполковник, который, не скрывая своего недоверия, долго рассматривая мое удостоверение личности, подробно расспрашивал о моей работе, просил назвать фамилии начальников. По-моему, он так до конца и не поверил мне, что я наш, но вынужден был прекратить допрос, потому что исчерпал весь запас вопросов. А потом отвел меня в сторону и, кивнув на афганцев, вполголоса сказал:

— Какого хрена ты с ними возишься?

— Мне приказано провести их на фильтрапункт.

Подполковник скривился и махнул рукой:

— Да они у себя дома. Пусть идут в кишлаки и занимаются своим делом. Что ты их опекаешь, как детей?

И я сделал то, что посоветовал мне осторожный подполковник. Подойдя к «старшему», я махнул куда- то в поля и сказал:

— Барбухай, рафик! Надо работать! Вперед!

Как ни странно, афганец меня понял. Он встал с земли, закинул автомат за спину и поплелся вниз. Скоро вся группа активистов растаяла в «зеленке». Больше я никогда их не видел.

Ближе к вечеру под «точкой» прошла цепочка нашего разведбата. В буссоль я различил знакомые лица и простился с подполковником. Бегом догнал своих, пристроился в конец цепочки и почувствовал себя так, словно после долгих странствий вернулся домой.

Батальон заканчивал прочесывание местности и готовился к привалу на ночлег. Штаб расположился в пустом трехэтажном доме главаря банды, обнесенном высокими дувалами, похожими на крепостные стены. Мы вошли во двор. Группа солдат осматривала дом. Сотрудник особого отдела дивизии Валера, с которым мы не раз квасили у нас в редакции, повел меня по дому, словно на экскурсию. На втором этаже в темной комнате он ногой опрокинул шкафчик с книгами. Зачитанные Кораны и молитвенники всевозможных размеров вывалились на пол.