— А кто порекомендовал? — спросил Гешка, краем глаза заглядывая в лейтенантский блокнот, где были записаны вопросы.
— Профессиональная тайна! — ненатурально рассмеялся Зубов, склонился над блокнотом и зачитал: — Скажите, с чего начался ваш путь в Афганистан? Что сказал ваш отец, провожая в армию?
— Что сказал? — углубился в память Гешка. — Ничего не сказал. Он в это время в Будапеште был.
— Ну ладно, — лейтенант стал покусывать кончик ручки. — Давайте напишем так: перед отлетом в Афганистан ваш отец, генерал, ветеран Вооруженных Сил, сказал: «Служи так, чтобы мне никогда не было за тебя стыдно!» Хорошо?
— Он так не говорил, — ответил Гешка.
— Ну пусть именно так не говорил, — сразу же согласился Зубов. — Но ведь мог же сказать, да? Против истины мы не идем.
Гешка не стал возражать. Он еще не совсем понимал, что нужно корреспонденту.
— Вы знаете, — сказал Зубов, прищурившись, глядя куда-то в окно, — я хотел бы вставить в очерк такой эпизод: ваш отец поднимает трубку и говорит военкому: «Прошу вас не принимать во внимание мое положение и направить моего сына в Афганистан».
— Зачем? — не понял Гешка.
— А как же еще? — заулыбался Зубов. — Иначе сын генерала никак не сможет попасть в Афганистан.
— А я попал иначе, — ответил Гешка.
— Ну, это все детали, — поморщился лейтенант. — Не в том суть, что именно сказал ваш отец, мы же не отчет со съезда пишем, а очерк. У нас есть право на домысел… Такой теперь вопрос: кто обучал вас боевому мастерству?
— Сержант Игушев, прапорщик Гурули, — ответил Гешка.
Зубов записал фамилии печатными буквами, показал их Гешке:
— Правильно?
— Правильно, — ответил Гешка.
— А замполит роты как повлиял на вашу боевую закалку?
— Никак. Он не брал меня на боевые. Но об этом не надо писать.
Зубов и не писал. Он наморщил лоб и снова стал грызть ручку.
— Без замполита нельзя… Давайте скажем так, что замполит регулярно рассказывал вам о подвигах сослуживцев.
— Давайте! — махнул рукой Гешка.
— Я правильно проинформирован, — сказал лейтенант, перелистывая блокнот, — вы служили в разведроте?
— Нет, — улыбнулся Гешка, — в хозвзводе.
— Как же! — Зубов даже зарделся от волнения. — Мне сказали, что вы десантировались с разведчиками.
— Я тайком перебежал к ним из хозвзвода, — пояснил Гешка, с удовольствием наблюдая, как меняется выражение на лице лейтенанта.
— Ну-у, — протянул тот озабоченно. — Об этом, конечно, нельзя писать… Давайте вот как сделаем. — Лейтенант сел поудобнее, положил на чемоданчик ручку. — Вы в составе хозвзвода везете продукты и одежду афганским детишкам. Душманы обстреливают вас из засады. Вы вступаете в бой и прикрываете своих товарищей, но вскоре вас тяжело ранит.
Гешка не сразу понял лейтенанта.
— Это… про меня?
— Ну конечно! — ответил Зубов.
— Но было же все не так!
Зубов устало вздохнул, закатил глаза.
— Ну как, как было?
— Яныш забыл свой пулемет на подъеме, когда он выдохся и отдал мне рюкзак. И пошел один за этим пулеметом. Только его не нашел, а «духи» его убили. Прямым попаданием в горло.
— Отлично! — оживился Зубов. — И про вашего товарища напишем. Яныш его фамилия?.. Сделаем так: он прикрывал фланг вашей роты, отстреливался до последнего патрона…
— Да он вообще не стрелял! — перебил Гешка лейтенанта.
Зубов придвинулся ближе к Гешке и нетерпеливо пояснил ему:
— Да не пропустит цензура то, что вы мне рассказываете! Мы можем показать смерть солдата только в том случае, если она была сопряжена с геройским поступком. Понятно?
— А если он еще ничего геройского совершить не успел, так про него уже написать нельзя? — нахмурился Гешка. — Он же не виноват, что его сразу убили!
— Да я все понимаю, — Зубов приложил руку к сердцу. — Но вы и меня поймите. Вот дали мне задание про вас написать, а вы мне такого наговорили, что в жизни никто в печать не пропустит. А что пропустят — я знаю, не первый раз про «афганцев» пишу. Вот я вам предлагаю свою схему, а вы упираетесь.
— Жора, — Гешка повернулся к окну. — Может быть, ты что-нибудь о себе расскажешь?
— Нет, уволь, — коротко ответил Жора и закрыл лицо журналом.
Абдуллаев спал или же притворялся спящим.
— Нет, мне нужны только вы, товарищ Ростовцев. — Лейтенант даже вспотел, перелистывая свой блокнот. — Еще один вопросик. О чем вы думали, когда вели неравный бой с душманами?
Гешка вздохнул, опустил глаза. Он почувствовал, что сильно устал.
— Ну, вспомнили? — спросил Зубов, будто моля о пощаде.
— Я думал о том, — выдохнул Гешка, — что человек рождается для долга, и в этом высший смысл его жизни.
— Так, — кивнул Зубов и стал быстро записывать Гешкины слова в блокнот. — И в этом… высший…
— Смысл его жизни, — подсказал Гешка, ложась на койку.
— Смысл его жизни, — повторил Зубов и поставил точку. — Отлично получается. Если вы не возражаете, этими словами мы и закончим очерк.
— Не возражаю, — ответил Гешка.
— Я напишу очерк, но перед тем как засылать его в набор, покажу вам. Хорошо?
Гешка скривил рот:
— Да можете не показывать.
Когда лейтенант вышел, Жора зевнул и сказал Гешке:
— После таких корреспондентов забывать начинаешь, что с тобой на самом деле было.
Они сидели в холле. Гешка прижимал к себе кулек с апельсинами и не мог смотреть в глаза матери. «Знает ли она о письме? — думал он, почти не слушая ее. — Может, рассказать все? Приврать, что не успел отправить, что совсем забыл о нем?..»
— Не пойму, что с твоим отцом происходит, — говорила мать, стараясь поймать взгляд сына. — Из-за чего-то сердится он на Евгения Петровича, ни напишет, ни позвонит ему. Я спрашивала, но он ничего мне не сказал. Разве Евгений Петрович виноват в том, что с тобой случилось, Гена? — И снова заглядывала ему в глаза.
Гешка машинально кивал, чувствуя, как полыхает жаром его лицо. «Письмо у отца!» — вдруг подумал он, и от этой мысли ему не стало хватать воздуха.
— Что с тобой? — мать с беспокойством взглянула на Гешку и провела рукой по его щеке.
«Он читал письмо! — орал в уме Гешка. — И теперь будет мстить ему… Объяснительная! Вот для чего нужна была ему моя объяснительная…»
— Мама, — тихо сказал Гешка, уставившись на апельсины. — Мама…
Комок застрял в его горле. Он ничего больше не смог сказать, вскочил со стула и быстро пошел по