Под ногами стало хлюпать: я бежал по мелкому ручью. Так было легче — дно ручья было присыпано галькой, и ноги не увязали в сырой глине. Я не оглядывался. Мои преследователи потеряли меня из виду, и потому не раздавалось за моей спиной ни криков, ни выстрелов. Я менял направление так, как подсказывала интуиция, кидаясь из стороны в сторону, но с каждой минутой удаляясь все дальше от дачи. Со всех сторон меня окружали холмы, одинаковые, симметрично расположенные, как пироги на противне, и я терялся среди них, запутывал следы, сразу сворачивал в сторону, если мне под ноги ложилась тропа. Как они меня нашли? — думал я. — Откуда они могли знать, что именно в этот день я появлюсь на даче… Может быть, картавый навел ментов на меня? Больше некому…

Через час я перешел на шаг. Пот градом катился по моему лицу, на куртке проступили темные пятна. Опять начала болеть голова: казалось, что в ней маятником качается гиря, и она все бьет и бьет по мозгам. Теперь я шел по лугу, спускаясь в долину, прикрытую дымкой. Мне надо было выйти на дорогу, поймать машину — о! сколько раз за последние месяцы я делал это! — и уговорами или угрозами заставить водителя довезти меня до Душанбе. Я должен добраться туда очень быстро. Намного быстрее картавого. Я должен опередить его и спасти единственного человека, который может доказать мою невиновность.

Я нашел подходящий камень и стал разбивать о него перемычку наручников. Я лупил по камню, натирая запястья браслетами до крови, и горько ухмылялся своей незавидной доле: второй раз за последние два месяца мне приходится делать и эту работу — освобождать руки из плена.

Спотыкаясь о кочки, я брел по лугу. Звенящая тишина висела надо мной. Над землей тонкими струями плыл туман. Какая-то невидимая птица мелодично свистела с неба, будто высоко-высоко, на облаках, завели патефон и кружились под музыку ангелы.

Я, центр Вселенной, лежал на спине, раскинув руки, и смотрел в небо. Еще теплое солнце просвечивало туман, высушивало его, нагревая остывшую за ночь влажную землю. Снизу доносилось блеяние овец, жестяной перезвон стада; животные облаком наползали на меня, но не было сил встать, хотелось просочиться в землю, а потом прорасти пшеничным колосом и стоять здесь, покачиваясь на ветру, до самой зимы… Я не открывал глаза и не шевелился, чувствуя, как горячие скользкие овечьи языки облизывают мне лицо, шумно обнюхивают, как щекочут по щекам мягкие завитки их шуб. Я был в раю, и незнакомый голос, который раздался надо мной, мог принадлежать только богу:

— Эй, солдат! Живой или нет?

Я открыл глаза. Надо мной склонился старик в стеганом халате, где заплата сидела на заплате.

— Здорово, дед, — сказал я богу, протирая глаза. — Кажется, заснул малость.

— Где служишь? В Кулябе? Или на заставе?

— В Кулябе.

Он принял меня за солдата. Собственно, удивляться нечему. Форма соответствует, возраст — а здесь теперь служат только контрактники — тоже.

— Мне в город надо, отец.

Бог почесал бороду, повернулся лицом к долине и махнул рукой:

— Вниз иди. Там дорога. Военные машины часто ездят. Иди вниз. Влево не надо и вправо не надо…

Овцы провожали меня долгими взглядами, пока я не скрылся в тумане. Влево не надо, вправо не надо, бормотал я. Шаг влево, шаг вправо — расстрел.

На обочине дороги я прождал недолго. «ЗИЛ» с крытым кузовом проскочил мимо меня, но потом съехал на обочину, и сквозь пылевую завесу я увидел, что люди, сидящие в кузове, машут мне руками. Я побежал навстречу их протянутым рукам. Меня буквально втащили в кузов, и когда я уцепился за край борта, машина тронулась с места.

Кузов был полон людей, одетых точно так же, как и я. Меня ни о чем не спрашивали и вообще сильно мной не интересовались. Они не спрашивали, куда мне надо, я не спрашивал, куда мы едем. Эти разновозрастные люди с европейскими чертами лиц, со следами житейских передряг, алкоголя, перенесенных болезней, хронического дискомфорта, однозначно приняли меня за своего — разве что бородатых среди них не было, но это несущественное отличие не вызвало подозрения; это были солдаты нового поколения — контрактники, или попросту наемники, которые охраняли приграничную территорию чужой страны за деньги; это были люди, которые не смогли найти себе более достойной профессии по причине лени, пристрастия к выпивке или отсутствия необходимых навыков. И эти — но только эти! — почти безобидные пороки легко угадывались в их добрых глазах, в их беззлобной речи, в манере обращения друг к другу — панибратской, но без оскорблений и попытки унизить. Здесь не было и не могло быть людей, наделенных злым умом, которые всегда могут неплохо заработать, не подставляя себя под пули.

Мы втряслись в Куляб, все тот же теплый, пыльный Куляб, который я успел хорошо рассмотреть в первый раз, когда Рафик накручивал кольца по городу, сбивая меня с толку; те же короткие, пересекающиеся чуть ли не через каждые пятьдесят метров улочки, украшенные, как елка гирляндами, никому не нужными светофорами, с толкотней на рынке, где столько товара, что покупатели все время смотрят себе под ноги, словно идут по товару; те же прохожие, которые никуда не торопятся и одеты одинаково, как в униформу: женщины — в пестрые длинные платья, от которых рябит в глазах, мужчины — в темные брюки и белые рубашки с короткими рукавами.

Я соскучился по цивилизации, по людям, по нормальной жизни, где есть жилые дома, магазины, городской транспорт, где окружающие тебя люди — не враги и заняты не тобой, где по вечерам загораются окна и за шторами движутся тени, где над торговыми рядами плывет дымок с головокружительным запахом шашлыка и неустанно надрывается восточный певец, варьируя мелодию под аккомпанемент трех струн.

Я понял, что устал так, как не уставал еще никогда в жизни. Мне надоели скитания, я был сыт по горло приключениями и риском, о которых еще совсем недавно мечтал как о недоступном благе. Мне хотелось остановиться, отдышаться, подумать о себе, о жизни, о будущем. Но к этому штилевому состоянию не так легко было прийти, оставалось одно серьезное препятствие.

«ЗИЛ» подрулил к контрольно-пропускному пункту, где не было ни ворот, ни охраны, хотя мы въезжали в воинскую часть, возможно, на территорию полка, о котором мне как-то вскользь упоминал Алексеев. Я стал вспоминать фамилию командира. Алексеев утверждал, что мы служили вместе и в ту пору он был командиром роты.

Тут и снизошло озарение. Локтев! Конечно же, Локтев. Командир первой образцово-показательной роты — роты-отличницы, вечной обладательницы переходящего знамени, куда таскали все комиссии, косяком валившие в Афган за чеками Внешпосылторга и взятками; он, молодой и перспективный командир с мешками под глазами от хронического недосыпания, разрывающийся между боевыми, где обнажалась вся подноготная каждого бойца, и показушными проверками, где приходилось переодеваться всей ротой во все новенькое, специально предназначенное для проверок обмундирование, надежно спрятав пропотевшие до белизны, провонявшие порохом и гарью комбезы, натирать керосином полы и каркасы коек, чтобы сверкали, и радостно врать оплывшим за штабными столами чинушам про интернациональный долг и светлое будущее Афганистана; он, Локтев, теперь командует полком.

Вряд ли он узнает меня, думал я, спрыгивая с кузова на асфальт, столько лет прошло, и мы не очень-то дружили.

Машина стояла перед штабом. Люди, которые ехали со мной, без энтузиазма пытались изобразить строй. Офицеры помоложе бегали и размахивали руками, а те, которые были постарше, мерили размеренными шагами площадку перед входом в штаб. Я прислушивался к разговорам. Говорили про колонну, про замену, про вертолет и зарплату. Я встал чуть в стороне, прислонившись к дереву, чтобы меня по ошибке не поставили в строй и не погнали защищать рубежи. Кто-то крикнул «Смирно!», и все вокруг замерло, как если остановился видеофильм на кадре. Из штабного подъезда вышел полковник Локтев — без фуражки, крепколобый, с густой шевелюрой. Я узнал его легко и сразу. По пути к строю он налево-направо раздавал рукопожатия. Я стоял на его пути, и полковник протянул мне руку.

— Ты? — спросил он, вскинув брови вверх. — Подожди, сейчас поговорим.

Он подошел к строю, что-то сказал подлетевшему к нему дежурному и одной командой разорвал строй на две части. Одна часть пошла влево, вторая — вправо. Локтев взмахнул рукой, и одновременно завелись две машины. Он посмотрел на дежурного, тот крикнул «Есть!» и исчез в дежурке. Локтев повернул голову, и к нему подошел офицер. Командир полка показал ему на футбольное поле, и через минуту там стали вырастать, как грибы после дождя, темно-зеленые палатки.