— Что теперь? — спросил я ее. — Теперь — все? Все, Валери? Или мы начнем новую игру?

— Теперь все, — тихо ответила она. — Ты свободен.

— Мы расстанемся?

— Должно быть.

— Куда ты поедешь?

— Наверное, домой.

— В Вильнюс?

— Нет, в Лиму. К отцу. Хотя… Хотя он ждет меня иной.

— Что значит иной, Валери?

— Это значит, что я не оправдала его надежд.

— Ты для него шла за порошком?

— Для него, не для него… О чем ты, Кирилл?

Мы не понимали друг друга, но оставались очень близкими, почти родными людьми. Она завинтила пузырек с жидкостью, положила на стол пинцет и ножницы.

— Все. До свадьбы заживет.

— Выходи за меня замуж, — сказал я.

Ее глаза потяжелели от слез. Она коснулась моей щеки ладонью.

— Не надо, — прошептала Валери. — Это просто такое у тебя настроение. Я совсем не тот человек, которого ты себе представляешь.

— Я люблю тебя.

— Это пройдет.

— А у тебя уже прошло?

Она отрицательно покачала головой и крепко поцеловала меня.

Ночью мы почти не спали. Валери будто чувствовала, что мы вместе в последний раз.

Едва в окошке забрезжил рассвет, к нам в комнату вломился Глеб.

— Кирилл! — закричал он с порога. — Картавый свалил!

Он ожидал от меня иной реакции и потому не сразу понял, что я ему ответил:

— С чем тебя и поздравляю. Выйди, мне надо одеться.

Валери села в постели, потянулась за расческой, попыталась провести ею по волосам. Спутанные локоны намертво ухватили зубья. Валери швырнула расческу в угол комнаты.

— Господи, когда же это все кончится!

Я надевал брюки, прыгая по комнате, и едва сдерживался, чтобы не высказать ей все, что я думал про ее братца. Во дворе меня встретил Борис. Его подпухшее лицо ясно говорило о том, какой вид досуга предпочел высококвалифицированный врач вчера вечером.

— Невероятно, но факт, — сказал он, разведя руки в стороны.

Я кинулся к бане, зашел в раздевалку. Глеб сидел на скамейке и крутил в руке обрывок стальной проволоки, один конец которой был примотан к крюку, вмонтированному в потолок.

— Он ее перекусил.

— Кого?

— Проволоку. Посмотри сам.

Я взял в руки конец проволоки. Он был слегка расплющен, будто его перебивали зубилом.

— Руки у него были связаны за спиной. Развязать их он не мог.

— А проволока при чем?

— Я намотал ее ему на шею. Петлей. Причем внатяжку. Попытался бы сесть — придушил бы сам себя. А он, сволочь, ее перегрыз. Стальную проволоку, представляешь?

— Представляю. А как он из бани выбрался?

— Я думаю, что он перепилил веревку об эти края — видишь, кафельная плитка, как бритва, а затем разобрал булыжники для нагрева в парной и, вытолкнув форсунку, вылез через дыру наружу. Идем, покажу.

— Да ладно, и так все ясно.

Я повернулся и пошел к выходу. В дверях повернулся и добавил:

— Вот что, Глеб. Теперь твоя жизнь не только ничего не стоит, она стремительно подходит к концу, и каждая новая минута может стать последней. Главное, чтобы ты это хорошо понял.

Я в сердцах хлопнул за собой дверью и чуть не столкнулся нос к носу с Валери.

— Ну что еще?

— Там, — сказала она странным голосом, показывая в сторону калитки, — там менты. Они спрашивают тебя. Беги, если можешь…

Я огромными шагами шел к калитке. Валери пыталась меня удержать за локоть.

— Подожди! Давай что-нибудь придумаем!

— Все! — крикнул я. — Хватит! Что ты предлагаешь придумать? Залечь на дно бассейна? Открыть стрельбу? Прикинуться идиотом?

Я завернул за угол и увидел Бориса, который мирно беседовал с двумя молодыми сержантами.

— А может, чайку? — спрашивал он их, но сержанты вежливо отнекивались.

Я подошел к ним.

— Слушаю вас, — довольно грубо сказал я, даже не поздоровавшись.

Один из милиционеров козырнул, приветливо улыбнулся и спросил:

— Простите, вы Кирилл Вацура?

— Да, я.

Сержант полез в нагрудный карман и достал паспорт:

— Значит, это ваш. Вы забыли его в гостинице «Таджикистан».

— В самом деле, — кивнул я, и у меня с души свалился камень. — Я вынужден был срочно уехать и забыл его у администратора.

Не ожидая никакого подвоха, я протянул руку, как вдруг сержант молниеносно перехватил руку и защелкнул на моем запястье наручник. Я не успел опомниться, как «браслет» обжег холодком и вторую руку.

— Я не понял, — едва смог произнести я. — Что вы делаете?

Борис сделал какое-то нелепое движение, будто хотел кинуться мне на помощь, но так и застыл с протянутой в мою сторону рукой.

— Вы обвиняетесь в убийстве полковника Алексеева, — сказал сержант. — Пройдемте в машину.

Я повернул голову назад и поймал полный отчаяния, боли и любви взгляд Валери. Потом посмотрел на Бориса, на Глеба, который застыл посреди дорожки, ведущей к бассейну, снова на Бориса. Я чувствовал, как они стремительно удалялись от меня, закрываясь высокими бетонными стенами с колючей проволокой.

Милиционеры терпеливо ждали. Пойти с ними, значит, сделать первый шаг к тюрьме, как никогда ясно понял я.

Наверное, это был мой самый рискованный, но единственно верный шаг. Я кивнул, повернулся к калитке, будто собирался идти к ней, и с короткого размаха, обеими руками, скованными наручниками, ударил стоявшего рядом со мной сержанта в солнечное сплетение. Звякнули металлические пуговицы. Сержант охнул, согнулся, а я, толкнув плечом второго, рванул за угол дома, с треском преодолел кусты, цветник, взмыл вверх по сетке голубятника, оттуда прыгнул на забор, затем вниз, кубарем покатился по траве под откос, туда, где весенние бурные реки намыли овраги с рыхлыми отвесными стенами, с трещинами, ответвлениями и промоинами. Я сыпался вниз вместе с землей и камнями, как дерево, срубленное над обрывом, я бежал к свободе, к единственному шансу и как заклинание повторял имя: Мария Васильевна, Мария Васильевна…