самоутвердиться. На свое счастье, он не рискнул прибегнуть к насилию, а ограничился рекламой, выразившейся в снятии набедренника, демонстрации рабочего инструментария, и словестной агитацией – описанием того, какие хорошие от него, вождя, рождаются детишки.
Получив категорический отказ, вождь немножко удивился (в деревне отказывать ему было не принято) и отбыл, пообещав вернуться ближе к вечеру, когда станет точно известно, что львы меня слопали.
Возвращаться ему не понадобилось. Я сам к нему пришел и устроил герою-любовнику еще одну взбучку. Причем в присутствии его четверых женщин, три из которых тут же выразили готовность переселиться в мою хижину.
Я вежливо отказался.
Львица пришла, едва стемнело. Прокралась по кровавому следу, увидела обезьянку (ее истошные вопли были слышны километра за три), подумала немного… И прыгнула.
Обезьянка сумела увернуться. Львица – нет.
Я прожил в деревне еще восемь дней. За это время лев слопал собственных детенышей, окончательно оголодал – и приковылял к деревне самолично. Тут его и убили. Истыкали копьями так, что он стал похож на кактус. Я в этом поучаствовал совсем чуть-чуть. Мое копье было первым и попало в переднюю лапу. Вообще-то я целил в шею, но и лапы оказалось достаточно. Без двух лап лев практически растерял боеспособность.
Львиная шкура оказалась безнадежно испорченной, уцелел только хвост. Я сделал из него (из его шкуры, само собой) неплохой пояс.
На следующее утро мы отправились в путь.
Глава двадцать восьмая
Потеря
Сытая Лакомка устроилась рядом с Вандой и принялась вылизывать ее ноги. Начала со ступни, потом – выше, выше… Вылизывала Лакомка неторопливо и тщательно. Сравнительно деликатно. Язык моей кошки – настоящее чудо. Он может сдирать мясо с костей, а может слизнуть соринку с глаза. В данный момент язык работал в режиме мягкой санитарной обработки. Дай Лакомке полчаса – и она вылижет тебя целиком, да так чисто, словно ты в бане побывал. Я в какой-то миг даже порадовался, что Лакомка прониклась к Ванде добрыми чувствами. Пока не заметил, что тяжелая лапа кошечки лежит на Вандином бедре и время от времени выпускает коготки. А коготки у Лакомки такие, что могут одним движением пропороть замечательное Вандино бедрышко до кости. Или вырвать из него кусок в полкило весом.
Ванда сидела ни жива ни мертва, а Лакомкин язык уже подбирался к паху женщины. Пантера с довольным ворчанием «подтирала» следы наших с Вандой утренних игр и, само собой, прекрасно понимала, какие чувства вызывает у бедной девушки. Лакомка развлекалась. Подшучивала, если можно так выразиться. У моей кошечки отменное чувство юмора. Но – специфическое. Кошачье. Откусить у мышки лапки – и поглядеть, далеко ли она уползет. Так уморительно…
– Лакомка! – рявкнул я.
Пантера покосилась на меня, лизнула напоследок – на этот раз прямо в промежность, поддав носом кожаный передник, и одним грациозным прыжком оказалась рядом со мной.
Я взял ее за пушистые «бакенбарды», глянул в желтые, хитрые, прищуренные глазки:
– Не делай так больше, – попросил я очень проникновенно. – Она – в нашей стае. Поняла?
Лакомка фыркнула. «Ладно уж, я не стану есть эту глупую самку. Исключительно ради тебя, потому что ты – главный и я тебя люблю!»
Дернув головой, она выскользнула из моих пальцев, лизнула меня в губы, подобрала оставшуюся с обеда кость и принялась ее грызть. Демонстративно. Чтоб глупая самка видела и боялась.
По-своему Лакомка была права. В нашей стае Ванда была лишней. Пользы от нее не было ровно никакой. Разве что секс, но без него я мог и обойтись. Тем более что во время примитивного совокупления бездарно растрачивались силы, необходимые на восстановление моего Дара.
А вчера она по-глупому повредила ногу.
Насколько серьезно, я определить не мог. Но она так охала и стонала, что пришлось посадить ее на Мишку. Надо ли говорить, насколько снизилась боевая мощь нашего отряда? Да и Мишка был очень недоволен.
Зато освобожденная от необходимости двигаться, Ванда непрерывно болтала. Все мои попытки ее заткнуть оказались тщетными. Полезной информации в этом словесном потоке было – чуть. Она либо жаловалась, либо строила модели будущего. Совершенно бредовые. По-моему, ей было всё равно, о чем говорить. Я мог бы рявкнуть на нее (Мишка весь день поглядывал на меня с надеждой), но мне было неудобно. Я понимал: болтает она потому, что ей страшно. Ей очень хотелось мне угодить. Ванде, неглупой женщине, нетрудно было догадаться, что она обуза. Что я бы рад от нее избавиться. Она старалась меня развеселить. Она старалась быть полезной. Или хотя бы приятной. И знала только один проверенный способ доставить мне удовольствие. Поэтому я очень скоро перестал понимать, где кончаются элементарные потребности юного тела и начинается меркантильное желание привязать меня единственно доступным способом. И проверить это было невозможно. Даже мою полуорлицу Марфу я
Но бросить ее было нельзя. Бесчеловечно. Поэтому приходилось терпеть. И мне, и зверушкам. И следить, чтобы ревнивая Лакомка ее тайком не придушила.
Кстати, Лакомка была единственной, кто был способен Ванду заткнуть. Один пристальный взгляд – и Ванда немела от ужаса.
Из-за этого страха я вынужден был постоянно держать Ванду при себе. Ей почему-то втемяшилось в голову, что Лакомка хочет ее съесть. Лакомка, естественно, об этом знала. Эмпатия у нее была – на уровне. Знала – и вела себя соответственно. Похоже, надеялась, что Ванда помрет от страха. Или я сам придушу бесполезную трусливую самку.
Я пытался научить Ванду полезным навыкам. Например, выпутывать из шерсти Мишки колючки и насекомых, но оказалось, что у девушки слишком слабые пальчики.
Вдобавок нам пришлось снова выйти на дорогу. Передвигаться в зарослях с Вандой на холке Мишка не мог. То есть он бы, конечно, мог, но – до первой низкой ветки или колючих зарослей. Дальше он бежал бы уже без наездницы. К Ванде он относился примерно так же, как Лакомка. Но, будучи куда большим пофигистом, неприязнь свою не демонстрировал.
Когда нога у Ванды перестала болеть, мы все равно продолжали двигаться по дороге. Вдвоем. Мишка и Лакомка пробирались отдельно, по звериным тропам. А поскольку джунгли есть джунгли, иногда они удалялись от тракта довольно далеко.
Хотя нет, я неправ. Определенная польза от Ванды все-таки была. Она владела азами мнемотехники и с трудом, но вспоминала время от времени места, по которым мы шли. Следовательно, шли мы правильно. Оставалось только надеяться, что Ванда не врет. С нее станется…
Но выглядела она весьма привлекательно. Почти все встречные торговцы (мы встречали по два-три каравана в день) предлагали мне продать им (на время или насовсем) ее женские прелести. И очень удивлялись, когда я отказывался. Некоторые даже сердились, но я нашел замечательное успокоительное для самых ретивых. Стоило мне начать поигрывать кистью львиного хвоста, как боевой задор улетучивался. И очень многие задавали вопрос, откуда у меня этакий экзотический пояс. Я вежливо, но с достоинством пояснял, что мне понравилась кисточка.
А как же лёва? – спрашивали меня. А лёве кисточка тоже нравилась, отвечал я. И что же? – интересовались любознательные.
Я пожимал плечами, поглаживая черную кисть с твердым когтем внутри.
Засим мы вежливо расставались.
Торговцы – люди храбрые и сильные. Думаю, что вшестером-всемером они могли бы завалить местного льва. Но потери личного состава среди охотников были бы не менее пятидесяти процентов. Так что здравомыслие побеждало и мы, вежливо раскланявшись, отправлялись каждый в свою сторону.
А вот в селения мы больше не заходили. На всякий случай. Пищи нам хватало: фрукты на деревьях (Мишка безошибочно опознавал съедобные), свежая дичь, ключевая вода… Много ли человеку надо, чтобы восстановить силы?
– …Прогресс, – вещала Ванда, проворно перебирая ножками, чтобы не отстать. – Мы
