мать всю ночь не сомкнули глаз; так и сидели на кровати плечом к плечу, глядя на спящую дочурку. Кто так безмятежно спит, не может умереть, думали оба.
Появление медсестры вернуло их к реальности; увидев ее, Констанса испытала такое чувство, какое, должно быть, испытывает приговоренный в день казни, когда за ним приходят. Но она тут же прогнала эту мысль, напомнив себе, что люди в белых халатах хотят не убить ее ребенка, а напротив, спасти. Спасти, повторила про себя Констанса, стараясь поверить в эту нехитрую истину.
Спасти.
Маргариту уводили по коридору прочь из Грэйл-Уорд. Девчушка выглядела сонной, но шагала бодро.
— Будет сон, мама? — пробормотала она, зевая.
— Обязательно, милая. Прекрасный сон.
— Пъекъасный, — повторила малышка нараспев.
Доктор Пенроуз ждал у дверей операционной. Его трудно было узнать из-за хирургической маски и белого колпака.
— Не беспокойтесь, — под маской голос Пенроуза звучал глухо. — Все будет хорошо.
Маргарита скрылась в операционной в сопровождении доктора, а Томаш и Констанса пошли в палату забрать вещи: они знали, что дочка туда уже не вернется. Сначала оба действительно что-то делали, но вскоре обнаружили, что сидят рядышком на кровати, прислушиваясь к шагам в коридоре и пытаясь себе представить, что происходит в операционной.
Пытка длилась несколько часов. Рот Пенроуза по-прежнему скрывала маска, но глаза его улыбались.
— Все прошло хорошо, — объявил он. — Трансплантат удалось ввести, и, по моим расчетам, осложнений быть не должно.
Дыхание у обоих перехватило, но к облегчению и радости примешивалась тревога.
— Где наша девочка? — нетерпеливо спросила Констанса.
— Мы поместили ее в изоляционный бокс в другом крыле.
— Ее можно увидеть?
Пенроуз виновато развел руками.
— Девочка спит, и пока ее лучше не беспокоить.
— Но на этой неделе мы сможем ее повидать?
Врач рассмеялся.
— Вы сможете повидать ее сегодня вечером, а сейчас вам лучше отдохнуть. Погуляйте, поешьте и возвращайтесь к трем. К тому времени Маргарита проснется, и вы ее увидите.
Констанса и Томаш вышли из больницы окрыленные надеждой, живительной и свежей, как апрельский ветер. Все прошло хорошо, сказал доктор. Какие добрые, чудесные, вдохновляющие слова! Прежде они никогда бы не подумали, что три простых слова могут вернуть к жизни, сделать счастливыми. Все прошло хорошо.
Они шагали по улицам, чуть не срываясь на бег, обнимались, то и дело принимались хохотать без всякой причины; краски стали ярче, лица милее, и чужой город уже не казался таким мрачным. Томаш и Констанса прошли по Саутгемптон-роуд до самого Холборна и свернули на Нью-Окфорд-стрит. На огромном перекрестке они выбрали поворот на Оксфорд-стрит, где можно было вдоволь поглазеть на пеструю лондонскую толпу. На подходе к Уордур-стрит они вдруг поняли, что умирают от голода, и нырнули в Сохо, чтобы съесть цыпленка терияки в японском ресторанчике с приемлемыми ценами. После обеда они прошли весь Сохо по направлению к Лейчестер-стрит, повернули к Ковент-Гарден, потом к Кингсвей, и вернулись на пересечение Саутгемптон-роуд и Рассел-сквер как раз к трем.
Медсестра Мэгги отвела Констансу и Томаша в палату Маргариты. Томаш выразил опасение, что они могут занести в бокс опасные бактерии, но Мэгги на это только засмеялась. Она выдала родителям белые халаты, бахилы и маски и велела как следует умыться.
— Вы все-таки особенно близко к девочке не подходите, — предупредила медсестра. — А вообще-то Маргарита лежит в стерильном боксе, атмосферное давление в нем выше, чем в обычных помещениях, так что все микробы сразу погибнут.
— А как она ест?
— Как все.
— Но… с помощью посуды ведь тоже можно занести инфекцию?
— Посуда тоже стерильна.
Проведя супругов в послеоперационное крыло отделения гематологии, Мэгги толкнула одну из одинаковых стеклянных дверей.
— Она здесь, — объявила медсестра.
В палате было прохладно и пахло антисептиком. Лежа ничком на кровати, Маргарита вертела в руках свою любимую куклу. Услышав шаги, она повернулась к дверям и обрадовалась, увидев родителей.
Мэгги велела Констансе и Томашу остановиться в ногах кровати.
— Как ты, родная? Все хорошо? — спросила Констанса.
— Нет.
— Что случилось? У тебя что-нибудь болит?
— Нет.
— Так в чем же дело?
— Я гоодная.
Они с облегчением засмеялись.
— Голодная? Тебя не покормили?
— Покоймийи.
— И ты все равно хочешь есть?
— Хотю. Мне дайи спагетти с сыом.
— Вкусно было?
— Нет.
— И ты не стала доедать?
— Стаа. А тепей хотю есе.
— Папа попросит доктора, чтобы тебе дали что-нибудь еще, — пообещал Томаш. — А ты у нас, оказывается, обжора. Спорим, если привезти сюда грузовик с едой, ты в один присест его слопаешь.
Малышка положила куклу на подушку и потянулась к родителям.
— Один къепкий поцеуй.
— Нельзя, маленькая, доктор не велит, — возразила мать.
— Потему?
— Потому что на мне живут микробы, и от поцелуя они могут перескочить на тебя.
— Да? — удивилась Маргарита. — На тебе микобы?
— Да, милая.
— Ух! — воскликнула девочка, потешно нахмурив брови. — Похо.
Констанса и Томаш пробыли в палате совсем недолго. Вскоре за ними вернулась Мэгги. Родители договорились с медсестрой о часах посещения и с порога послали дочке миллион воздушных поцелуев.
Томаш каждый день отправлялся в больницу с неспокойным сердцем. Он приходил за полчаса до начала посещения и нервно ждал на диване в холле, поглядывая на часы и пытаясь справиться с волнением. Тревога смешивалась в нем с необъяснимой горечью и немного утихала лишь тогда, когда в холле, за десять минут до условленного часа, появлялась Констанса. В тот момент переживания за дочку ненадолго сменялись новым щемящим чувством, мучительным и немыслимо сладостным, и встреча с женой превращалась в кульминацию дня. В остальном время протекало в заботах о шедшей на поправку дочке. И хотя ее все еще мучили приступы лихорадки, доктор Пенроуз не видел в этом ничего страшного.
Первое время после короткого приветствия и сдержанных объятий свидания с женой протекали в
