Формально принял христианство, в душе храня верность религии предков. Такой еврей мог взять имя Христа, чтобы убедить власти в своей лояльности, а потом проклясть его при помощи кабалы. Иешу. Я хочу сказать, профессор Норонья, что слова ymach shmo относятся и к имени Христофор, и к фамилии Колумб. Человек, открывший Америку, вошел в историю как Христофор Колумб. — Старик повернулся к Хаиму, сидевшему на другом конце стола. — Родичи нашего Хаима звались Мендеш, но всегда помнили, что на самом деле они Насси. Так и у Колумба было настоящее имя, которое ему приходилось держать в тайне. — Соломон постучал костяшками пальцев по столу. — Итак, Христофор Колумб сефард, иудей, который принял христианство, но не сделался христианином. Он был мараном.

Соломон Бен-Порат, лучший каббалист Иерусалима, застыл, опершись локтями о дубовую столешницу, и погрузился в молчание. В комнате повисла густая тишина, даже карандаш Нороньи перестал скрипеть по бумаге. Томаш с немыслимой скоростью заполнял страницы блокнота своими каракулями, едва поспевая за ходом мысли старого раввина, и вдруг остановился, споткнувшись о последнее слово.

Маран.

Это слово царапнуло его слух. В нем было нечто неуловимо знакомое, отталкивающее и в то же время притягательное, нечто, заставившее португальца прервать свои лихорадочные заметки и отложить карандаш. Несколько мгновений он задумчиво смотрел на странное слово, крупными буквами выведенное на странице. Потом поднял голову и обратился к Соломону.

— Что это значит? То, что вы сейчас сказали?

— Маран? — удивился старик. — Я думал, вы знаете. Разве это не португальское слово?

— Это устаревшее название свиньи.

— Именно. Маранами в Испании и Португалии называли новых христиан, тайком продолжавших исповедовать иудаизм. Мараны не ели свинины, ведь свинья — животное нечистое, некошерное. Вот откуда взялось это прозвище.

— Хмм, — промычал Томаш, погруженный в свои мысли. — Значит, маран это иудей, который притворяется христианином.

— Да.

— И Колумб был мараном?

— Вне всякого сомнения.

— А мог он быть, скажем, генуэзским раввином?

Соломон улыбнулся.

— Само понятие «маран» относится только к пиренейским иудеям. Так или иначе, еврей Колумб не мог оказаться генуэзцем: людям нашего племени с XII века было запрещено задерживаться в Генуе более чем на два дня. В эпоху Колумба этот запрет еще действовал. Нельзя было оказаться иудеем и генуэзцем одновременно. Одно из двух: либо генуэзец, либо иудей. Кстати, забавная деталь: в XV–XVI веках слово «генуэзец» служило эвфемизмом для понятия «иудей». В те времена слова «он иудей» означали «он еврей». Иудеями называли не последователей иудаизма, а евреев как нацию. А если учесть, сколько антисемитских предрассудков было у тогдашних христиан, не приходится удивляться, что многие иудеи предпочитали тогда называться генуэзцами. Потом их начали так звать и другие, иногда иронически, а иногда и серьезно. Понимаете?

— У вас есть доказательства?

— Никаких документов не сохранилось, приходится верить устной истории, народной памяти. Хотя есть письмо, написанное в 1512 году великим инквизитором Кастилии отцом Антонио де Аспой из ордена Святого Иеронима. Аспа пишет, что во время первой экспедиции в Новый Свет Колумб взял на борт «сорок генуэзцев». Сейчас принято считать, что большинство членов команды были кастильцами, но среди них затесались несколько десятков евреев, предположительно маранов. Иными словами, отец Аспа информирует инквизицию о том, что в походе участвовали иудеи. Но как часто бывало в то время, не говорит об этом прямо.

— Хм, — неопределенно хмыкнул Томаш, думая о своем.

В его памяти вдруг всплыл полузабытый вопрос, так и оставшийся без ответа. Он вскочил на ноги и вышел из-за стола, не в силах оставаться на месте. Теперь он знал ключевое слово: маран.

Пальцы медленно поворачивали колесики кодового замка; металлическое нутро сейфа отзывалось на каждый поворот мерным мелодичным позвякиванием исправного часового механизма. Мадалена Тошкану в томительном ожидании наблюдала за операцией из-за плеча Томаша.

— Послушайте, — выдохнула старушка. — Вы уверены, что это и есть ключевое слово?

Профессор подвинул к себе листок с подсказкой.

— Сейчас увидим, — пробормотал он, не отрываясь от работы.

Цифры одна за другой возникали на экранчике сейфа. Двенадцать, один, семнадцать, еще раз семнадцать. Тик-так, тик-так. Кроме дыхания Томаша и вдовы, тишину в комнате нарушал только этот звон, едва слышный, нежный и такой тревожный. Машина неохотно расставалась со своей тайной; она придирчиво изучала чужаков, неторопливо размышляя, стоит ли делиться с ними секретом; так цветок не спешит раскрыться, плотнее сжимает тугие лепестки, опасаясь выпустить на волю чудесный аромат. Бездушный механизм, верный страж бесценного сокровища, и человек, жаждущий во что бы то ни стало его заполучить, сошлись в неспешном, молчаливом, ожесточенном поединке. Томаш на мгновение прервался, отгоняя внезапный страх, — а что если все-таки ошибка? — и твердой рукой набрал последние цифры. Один, тринадцать, четырнадцать. Тик-так, тик-так. Кто кого? Человек или машина?

В ответ в металлических внутренностях что-то щелкнуло.

Заветное слово отворило железную дверцу, словно волшебный сезам вход в пещеру сорока разбойников.

— Ура! — юношески восторженно закричал Томас. — Получилось!

— Слава богу!

Профессор и сеньора Тошкану одновременно потянулись к сейфу, спеша поскорее завладеть его содержимым; внутри царила густая, непроницаемая тьма. Отчаявшись защитить свое сокровище, побежденный механизм попытался скрыть его от мира во мраке, укутать мглой, погрузить в забвение. Так умирающий из последних сил борется за жизнь, хватаясь за призрачную надежду. Но глаза чужаков уже привыкли к темноте; в глубине что-то белело.

Профессор опасливо сунул руку в железный рот, чувствуя себя конкистадором в джунглях неведомой страны; ощупав гладкие холодные стенки сейфа, он вытащил на свет его содержимое, благоговейно, словно древнюю тайну или священную реликвию, бережно, как нежный цветок или хрупкую амфору, уцелевшую в круговороте времени и много веков пролежавшую в земле.

В сейфе лежали три листка бумаги.

Первые два оказались ксерокопиями старинной рукописи, которую Томаш на глаз датировал XVI веком. На беглый взгляд, рукопись казалась совершенно неразборчивой. Припомнив навыки палеографа, Норонья изучил виньетку в левом верхнем углу первой страницы и попытался прочесть идущий за ней текст.

«В год, следующий за… — даты Томаш не разобрал, — в год чумы, что опустошала главные области Кромарки, Рибу, Риштелу, Король, который ныне упокоился со святыми, в Лиссабоне… Христофора Колона, талианца, открывшего остров Сипанго для кастильской короны…»

— Что это? — спросила Мадалена.

Профессор с обескураженным видом перебирал страницы.

— Если я не ошибаюсь… — пробормотал он, — это «Хроника короля Жуана Второго» Руя де Пины. — Норонья на мгновение усомнился, но тут же окончательно утвердился в своей догадке. — Отрывок, посвященный встрече Колумба с королем Жуаном после возвращения из первой экспедиции.

— Разве это не важно?