– Видно, вы не знакомы с современной литературой. Сейчас принято писать белыми стихами, то есть без рифмы, – сказала вызывающе девушка с родинкой.

– Это вы мне? – спросил я.

– Да, вам. Вы читали Фолкнера?

– Читал. Читал Фолкнера, Хемингуэя, Кафку, Стейнбека. Сейчас читаю Сартра.

– Сартра еще не переводили.

– А я в оригинале читаю.

– Кто же из них вам нравится?

– Все.

– Кого все же предпочитаете?

– Галактиона.

– Ну, у Галактиона, положим, тоже есть довольно бессмысленные строки.

– Например?

– Я сейчас не помню точно, но есть что-то про свеклу, которая хохочет. Как это понять?

– О, что вы! Это же замечательно! Во-первых, там прекрасная аллитерация «Чархали-хархарс», во- вторых, образ какой! Представьте себе хохочущего, покрасневшего от хохота человека! Ведь говорят же про такого: покраснел, как свекла!

– Вы так полагаете?

– Не я полагаю, а так оно и есть.

– И все же стихи – это не колхозный устав!

– Тем более не цирковой аттракцион! Вы можете представить себе, как это аист несет в лапе земной шар?

Изида неловко улыбнулась. Потом спросила:

– А вы сочиняете стихи?

– Конечно!

– Так прочтите нам!

– С удовольствием!

Под изумленные взгляды присутствующих я подошел к столу, налил полный стакан коньяка и со стаканом в руке вернулся на место.

– Эти стихи я написал в детстве, в восьмилетнем возрасте. Помню, мы отдыхали в Кобулети. Было жарко, раскаленный пляж так и пылал. Я признался матери, что вчера написал стихи, и там же прочел их счастливым родителям:

Ребята орали, девушки визжали, смеялся и я. У Дадуны от смеха появились на глазах слезы.

– Ну и что сказали родители? – с трудом выговорила Изида.

– Мать ничего, а отец отвел меня в сторону, усадил под сосной и сказал матери: «Присмотри-ка за ним, оберегай от солнца, иначе мы погибли!»

Когда улегся новый взрыв хохота, ко мне обратился Анзор:

– И это называется стихотворением?

– Дорогой мой, чтобы понимать стихи, мало выжимать гантели, нужно еще читать книги. Понятно? – ответил я.

– Ты из какого района приехал? – спросил Анзор, подойдя ко мне вплотную.

– Из Чохатаурского.

– Так вот, самое время тебе отправляться обратно!

– Повремени до августа. В августе приемные экзамены. Срежусь – уеду в тот же час, а не срежусь – придется тебе терпеть меня еще шесть лет. – Анзор заметно побледнел. – А что касается стихов твоего дружка, то они весьма и весьма слабы, то есть не слабы, а просто галиматья.

– Просто что?

– Галиматья. Если слово тебе незнакомо, посмотри в словаре на букву «Г»: га-ли-матья.

Верзила стоял, хлопал глазами и тупо улыбался. Видно было, что ему мучительно хотелось ответить на мои слова какой-нибудь обидной остротой. Наконец он выпалил:

– А ты просто дурак!

Ничего лучшего от него я, конечно, не ждал. И все же я весь похолодел, рука, все еще державшая стакан с коньяком, задрожала.

– Как ты сказал? – переспросил я. Он смутился, но повторил:

– Ты просто дурак!

Тогда я решился. Я плюнул в стакан с коньяком и плеснул ему в лицо.

Потом случилось нечто необъяснимое. Комната вдруг озарилась яркой вспышкой, опять закружилась карусель, и опять все сидели верхом на слонах. Среди них не было только меня. Я лежал на полу и удивлялся, почему так быстро зажигается и гаснет люстра.

…Два дня, не переставая, меняла тетя Шура холодные примочки на моей изуродованной физиономии. А в перерывах между процедурами она спускалась вниз, и голос ее звучал на всю улицу:

– Откройте дверь, сволочи! Откройте, иначе взломаю с помощью милиции! Аферисты, спекулянты, развратники проклятые! Спалю, уничтожу ваше змеиное гнездо, жулики вы грязные!

Хомерики отмалчивались. И доведенная до бешенства тетя Шура, конечно, не побоялась бы привести в исполнение свои угрозы, если б не одно немаловажное обстоятельство: зачинщиком-то драки был все же я!

Дядя Ванечка соблюдал нейтралитет. Лишь проходя мимо моей кровати, он каждый раз удивленно спрашивал меня:

– Неужели это работа одного человека?

– Одного, дядя Ванечка!

– Неужели ты плеснул ему в лицо коньяком?

– Плеснул, дядя Ванечка!

– Предварительно плюнув в стакан?

– Да, дядя Ванечка!

– И откуда ты такое выдумал!

– Видел в одном заграничном фильме.

– Ну что ж, легко еще ты отделался, брат!

– Какое там легко, что ты болтаешь? – бесилась тетя Шура. – Не поймешь, где у мальчика рот и где у него нос!

Дядя Ванечка подмигивал мне и хитро улыбался.

На третий день наконец-то лицо мое вновь обрело свой обычный вид, а тетя Шура – душевный покой.

Утром поднялся соседский мальчуган и, улучив момент, когда тети не было в комнате, вручил мне записку.

«Авто! Если сможешь, приходи в 3 часа. Буду ждать у института. Дадуна».

Я, словно опытный конспиратор, сжег письмо и ровно в два часа уже торчал в назначенном месте. Без четверти три появилась Дадуна.

– Не думала, что придешь!

– Здравствуй, Даду!

– Здравствуй, Джако!

– Что случилось, Даду?

– Ты обижен?

– Чего мне обижаться?