– Очень хорошо. После вас буду я. Запомните?

– Еще бы! – ответил я, окинув ее взглядом с пальцев ног до подсиненных тушью овалов глаз.

– Правда? – Дадуна смутилась.

– Честное слово, я вас всегда буду помнить!

– Благодарю за внимание. Я пойду.

– Куда вы спешите?

– На лекции.

– Постойте еще немного… Меня зовут Джако.

– Джако? * – удивленно подняла брови Дадуна.

– То есть не Джако, а Автандил, Авто. А Джако зовут просто так, потому что фамилия моя – Джакели.

– Это хорошо.

– Серьезно?

– Очень хорошо!

– Ну, тогда и вы зовите меня Джако.

– С удовольствием! А меня зовут Дадуной! Здравствуйте! – она протянула мне руку. – До свидания!

– До свидания! – ответил я, не выпуская ее руки.

– До свидания! – повторила Дадуна.

– Что, пари заключаете? – подошел к нам часовщик Рубен и бесцеремонно поставил свое ведро перед нашими.

Дадуна высвободила руку, кивнула мне и ушла, красиво раскачиваясь.

– Ну как? – спросил Рубен.

– Не говори! – ответил я. – Хороша, черт возьми!

– Когда они здесь поселились, она была еще красивее. Потом у нее вдруг пожелтели волосы, посинели глаза и укоротилось платье. Я даже подумал, что если девочка будет так быстро расти, то скоро платье дойдет ей до самого пупа. Оказывается, это – мода, «мини» называется. Я-то, болван, жалел девочку, трудно, мол, семье живется, вот и ходит она в детском платье… А что ты скажешь, Джако?

Я ничего не сказал, лишь взял его ведро и отставил назад.

– Э, что ты делаешь? – удивился Рубен. – Вот пошла молодежь – ни уважения, ни почета старшим!

– Вода – младшему, дядя Рубен! – напомнил я.

– Молчи, пожалуйста! Вы все себе забрали – и воду, и водку, и коньяк. А еще бессовестно поете по радио: «Широка страна моя родная, старикам везде у нас почет!.. Иди, иди, знаю я вас! – махнул рукой Рубен и побрел к своей будке.

– Извините, пожалуйста, мамаша! Семь лет тому назад здесь жил мальчик, мой ровесник. Его звали Або. Вы не знаете такого?

– Не знаю, сынок. С тех пор этот квартал перестраивали сто раз, тут и соседа своего не узнаешь, не то что какого-то мальчика…

– Девушка, семь лет тому назад на улице Меликишвили жил курдский мальчик Або…

– В Тбилиси проживают десять тысяч курдов, и половину их зовут Або. Как фамилия?

– Не знаю, никогда не интересовался. Мы росли вместе… Называли его Пучеглазом…

– Пучеглазом?

– Да, он ел много луку, глаза у него слезились…

– Не знаю, молодой человек, ничем не могу вам помочь…

– Извините.

– Пожалуйста.

– До свидания.

– Уплатите, пожалуйста, десять копеек.

– А, простите, забыл. Получите.

– До свидания!

– Дядя, семь лет тому назад здесь жил курдский мальчик Або.

– Або? Або мой сын зовут. Ты какой дела имел?

– У того Або семь лет назад умерла мать.

– Мой Або мать умерла семь лет назад. Або мой ровесник.

– Правильно, ты и Або один возраст!

– Я знаю отца Або.

– Меня?

– Не вас, отца Або.

– Я отец Або.

– Вы отец не того Або.

– Какой другой Або?

– Мой друг Або.

– Не знаю, дорогой.

– Ну, что ж, извините!

– Ничего, дорогой!

– До свидания, дядя!

– Будь здоров, дорогой!

Нет Або! Я исколесил весь город, побывал в Навтлуги – на третьем массиве, новом поселении, где живет много курдов. Кого только не расспрашивал, куда только не заглядывал, – нет и нет моего Пучеглаза, словно земля его поглотила! Я обошел Дигомский массив, «Дезертирку», Молоканский базар, вокзал, – все места, где только можно встретить рабочих-курдов. Мне показали не менее ста Або-сирот, Або – моих ровесников, но среди них не было того, единственного, моего Або.

– Надоел ты со своим Або! – ворчит тетя Шура. – Займись-ка лучше физикой, а то приедет дед, задаст тебе трепку…

Эх, милая моя тетя Шура! Где тебе понять меня! Физика! Физика не сбежит, физика не пропадет. А Або исчез! Исчез человек! Я должен найти его во что бы то ни стало! Я не могу жить без него, ибо в нем – все: мое детство, моя мать, ее теплые руки и голубые глаза, и та ночь, когда она лежала со мной рядом, гладила по голове и шептала: «Да, сынок, да, засни…»

Ничего этого тетя Шура не понимает. Другое дело дядя Ванечка! Дядя Ванечка – кудесник, он видит, чувствует, понимает все. И он говорит мне:

– Слушай, парень, чего ты носишься по городу? Ты сходи-ка на кладбище, там поищи своего Або. Быть того не может, чтобы сын, если он жив, не пришел на могилу матери. Ты помнишь, где похоронена Сара?

Как же, дорогой дядя Ванечка! Автандил Джакели помнит все! Мать Або похоронена чуть ниже могилы его родителей! И он пойдет туда, найдет могилу, встретит, обязательно встретит Або! Как это он до сих пор не додумался сходить на кладбище. Або придет туда, непременно придет. А если не придет, значит, нет в живых Або. И Автандил Джакели не станет больше искать его.

Давно уже закрыто кладбище в Ваке. Открыли новое – Сабурталинское. Потом и его закрыли и открыли еще одно новое – в Дигоми. Чем больше от города отдаляются кладбища, тем меньше близких и знакомых провожают покойника в последний путь. Если так будет длиться, то в конце концов провожать усопшего никто, кроме родных, не станет.

А в деревне не так! Деревенское кладбище – часть природы. Идти по деревенскому кладбищу ночью не страшно – у каждого там похоронен близкий или родной, чего же ему бояться? На деревенских кладбищах устраивают сходки, игры, праздники, танцы, потому что, как правило, кладбища расположены в церковных дворах, куда испокон веков человек шел в дни радости и в дни печали. На деревенском кладбище люди, как и при жизни, селятся по признаку родства, а кладбище, как и село, имеет свои участки – участок Джакели, участок Беридзе, участок Каландадзе и так далее. В деревне не существует профессии могильщика и гробовщика: здесь каждый умеет мастерить и гроб, и люльку.

В городе смерть превратилась в сложное дело. Созданы огромные тресты, управления, конторы, отделения могил и гробов, оркестров и панихид, посуды и столов для поминок, автобусов и траурной