страшно: весь склон, словно черными язвами, был испещрен воронками от ракет и авиабомб.

Но рота держалась, станции работали. От прямых попаданий спасали, наверное, складки местности, не дававшие возможности израильским летчикам прицельно уничтожить радары. Даже потерь в роте не было, не считая нескольких раненых.

— Товарищ капитан! Юрий Федорович! — кричал Полещук, стуча по каске советника. — Все! Улетели! — Он тыкал в планшет выносного индикатора с отметками уходящих на восток целей и радовался. — Не дождетесь, мать вашу!

Агеев тяжело переносил налеты. Классный инженер-электронщик, способный легко разобраться и ликвидировать любую неисправность РЛС, он во время воздушного налета замыкался в себе и, нахлобучив каску, садился на корточки в углу штабного блиндажа, с ужасом ожидая прямого попадания.

Полещуку от вида сидящего на корточках советника-капитана становилось не по себе. Он тоже боялся смерти, но ему было стыдно смотреть — нет, не на капитана Агеева — а на египтян, солдат и офицеров, молчаливо наблюдавших это.

— Юрий Федорович, вставайте! — повторил Полещук. — Ушли злодеи… Поднимайтесь! Арабы смотрят!

Агеев поднимался, и они шли в свой блиндаж, свою мальгу, где прикрепленный к ним солдатик, наверное, уже приготовил для них чай или кофе. Агеев шагал молча, как будто не замечая упрямый хамсин, бьющий по лицам потоками красноватой пыли. Что такое хамсин по сравнению с воздушным налетом? Ерунда! Поэтому ротный советник и не замечал этой въедливой пыли, кашляя и отхаркиваясь, и продолжая месить ботинками песок на короткой дороге, ведущей к фронтовому дому, блиндажу.

Хотелось бы знать, думал Полещук, где же эта советская дивизия ПВО? И где эти хваленые ракеты САМ-3, о которых трендит израильское радио? Ведь бомбят не только наш Фаид — на планшете весь канал с Синаем в придачу! И что?! Да ни хрена! Летают, как хотят!

— Юрий Федорович, да перестаньте вы, в конце концов! — сказал Полещук, глядя на унылую физиономию своего советника. — Вот сейчас чайку египетского попьем…

— Видал я этот твой Египет… — буркнул Агеев. — В учебнике… На картинке… Домой хочу, в Сибирь…

Полещук промолчал. А чего говорить: у каждого свой Египет, у кого-то — археология с пирамидами, а у кого-то — Суэцкий канал с мерзостями войны… У Агеева, подумал он, пирамиды из школьного учебника смешались с реалиями войны на Суэце — и что ему сказать? Ничего! Что он — офицер Советской армии? Или завести разговор об интернациональном долге? И вообще, какого хрена, я — лейтенант-переводчик должен что-либо ему говорить? Он, Агеев, советник и старший по званию, обязан… А пошло оно все на хрен!

В мальге после крепкого чая, приготовленного вестовым, капитан Агеев более менее пришел в себя и стал вспоминать моменты воздушного налета, время от времени поглядывая с опаской на дыру выхода из блиндажа, словно ожидая очередного налета израильтян. Полещук тоже поглядывал туда, так как уже давно привык к неприятным неожиданностям. Они и случились, но утром, когда еврейские летчики приступили к выполнению своих боевых заданий.

…Полещук проснулся от духоты. Ноги нещадно грызли блохи, над ухом надоедливо пищал комар. Капитана Агеева в мальге не было. Поворочавшись пару минут на жесткой койке, Полещук сунул ноги в сапоги, хлебнул воды из глиняного кувшина-улли, и вылез из блиндажа. Несмотря на утренний час, ночной прохлады как не бывало, и солнце уже жарило вовсю. Неподалеку с отрешенным видом бродил капитан Агеев.

— Доброе утро, Юрий Федорович! Может, на КП роты пойдем? Перекусим вместе с офицерами, а?

— Да рано еще, Саша. Спят, наверное, еще. Покемарить что ли с полчасика? Пока наш солдатик с чаем не появится…

Агеев огляделся вокруг, но вестового, который готовил чай и носил еду из общего ротного котла, как следовало ожидать, нигде не было видно.

— Не ищите его, товарищ капитан, бесполезно. Спит где-то, как сурок. — Полещук посмотрел на ярко голубое небо и зажмурился от солнечных лучей. — Скоро прилетят соколы Израиля по нашу душу… Черт бы их побрал!

Капитан Агеев ошибался: никто из египетских офицеров не спал, и на КП роты уже кипела работа. Полещук глянул на планшет — в воздухе десятка полтора целей! Правда, они крутились над Синаем, но пересечь линию фронта для «Миража» или «Фантома» — минутное дело.

— Искяндер, — обратился к Полещуку лейтенант Адель. — Чего это хабир Юрий нервничает? — Он кивком головы указал на Агеева, меряющего мелкими шагами тесное пространство блиндажа.

— Голодный, наверное. Да и я бы не отказался от чашечки чая…

Приказы офицеров в египетской армии выполняются молниеносно. Еще бы, ведь за нерадивость солдат может запросто получить хорошую оплеуху. Поэтому едва Адель произнес слово «чай», как в руках русских оказались маленькие чашечки с крепчайшим чаем и сэндвичи.

Жуя сэндвич с таамийей (явно из поселка — как они умудрились так рано туда кого-то послать?), Полещук скосил глаза на планшет. Солдат-планшетист едва успевал наносить на плексигласовую поверхность векторы движения воздушных целей. Похоже, идут на нас, подумал Полещук, наблюдая, как три цели, отделившись от основной группы, стремительно приближались к центру планшета, то есть к позиции роты. Ближе, ближе… Последнюю метку планшетист нанести не успел и повалился на пол блиндажа.

Треск 23-миллиметровых зенитых установок пропал в страшном грохоте близких разрывов. Взрыв, еще взрыв… Блиндаж заходил ходуном, взметнулись клубы мелкого песка… Лица людей стали трудно различимы. Краем уха Полещук едва услышал, как арабы скороговоркой бормочут: «Аллаху акбар, Аллаху акбар…» Послышалось еще несколько взрывов, не таких мощных, наверное, ракет. И звенящая в ушах тишина…

Полещук ощутил противную дрожь в ногах. По его лицу и спине стекали струйки пота, сердце едва не выскакивало из грудной клетки… Только сейчас он заметил, что до боли сжимает в руках чашку с чаем. Машинально он поднес ее ко рту и тут же сплюнул, на зубах противно захрустел песок. Посмотрел на капитана Агеева. Тот в неудобной позе, на корточках, как и во время предыдущих налетов, неподвижно сидел в самом углу блиндажа. Лица советника из-под надвинутой каски почти не было видно.

Отплевываясь и вытирая носовым платком грязное от пыли и пота лицо, Полещук выбрался из блиндажа. Всюду воронки. В воздухе характерный удушливый запах разорвавшегося тола. Неподалеку от блиндажа — яма внушительных размеров, скорее всего, от 500-фунтовой бомбы. Кто-то, Полещук не смог разобрать, солдат или офицер, неподвижно лежал на песке: разорванное в клочья хаки, кровь, наверное, убит. К нему, увязая в песке, приближались два солдата с носилками.

— Кто?! — громко спросил Полещук. — Убит или ранен?

Бойцы наклонились над телом, потом один из них выпрямился и сказал:

— Ариф Мухаммад… Устушгид…[117] — И он добавил что-то скороговоркой с упоминанием Аллаха.

Полещук вытащил из кармана помятую пачку «Клеопатры», закурил и пошел дальше, безуспешно пытаясь вспомнить этого сержанта. Под ноги попался осколок бомбы, он нагнулся и поднял его. Металл еще не остыл, был горячим. Полещук пальцем осторожно потрогал острые, как бритва, края и отбросил осколок в сторону. Он подошел к своей мальге и обомлел — блиндажа не было! Его с капитаном Агеевым фронтовое жилище не выдержало прямого попадания ракеты. Сигарета догорела до фильтра, и Полещук швырнул ее на землю. «Сколько накатов? — вспомнил он вопросы Агеева. — Выживем ли при бомбежке?…» Нет, ни черта бы не выжили, подумал Полещук, разглядывая то, что недавно было блиндажом и могло стать их могилой…

— Что ты теперь скажешь, Искяндер? — он невольно вздрогнул, услышав за спиной голос лейтенанта Фавзи, фанатично верующего мусульманина, обожавшего вести разговоры на теологические темы, с которым Полещук старался не спорить, дабы не попасть в сложную ситуацию (в ВИИЯ не преподавались дисциплины, связанные с исламом и другими мировыми религиями, зато часов марксизма-ленинизма было более, чем достаточно!) — Всемогущий Аллах вас спас!

Полещук молча посмотрел на заваленный вход, торчащие прутья арматуры, разорванные мешки с песком, пнул сапогом штырь с пропеллером, фрагмент авиационной ракеты, и повернулся к Фавзи.